— А теперь, по старому обычаю, присядем перед дорогой…
Примерно с минуту в комнате царило молчание. Молчал, строго подобрав губы, военный казначей Пирожек, тяжело молчал майор Дембицкий, грустно молчал его друг Червенич и настороженно молчал поручик Вукс…
Много позже, шагая рядом с паном Казимиром по улице и небрежно держа полученный пакет под мышкой, Червенич стряхнул наваждение и попробовал высказаться вслух:
— Слышь, Костя, а чиновничек-то твой… Пирожек, а?.. Это ж состояние. Ты ж говорил, Костя, ведь он маленький человек, а о чем он думает, а?.. Да за такие деньги не один бы наш старый знакомец наизнанку вывернулся, а он?.. Человек-то он маленький, но ведь и мир из маленьких, а?..
Пан Казимир ответил не сразу, да и, наверное, отвечать тут особо было нечего, и то, что он сказал, больше походило на размышление вслух:
— Он, пожалуй, и до войны бы не взял. Ну а война, она, сам понимаешь, на многое по-другому смотреть заставляет…
— Это верно, я и сам наизнанку вывернулся. — Червенич нервно хихикнул. — Ну, я тоже человек маленький, так что не бойся, не украду.
Отлично понимая, что так взвинтило Червенича, пан Казимир укоризненно заметил:
— Ну чего ты, Вася, юродствуешь? Я вот, как ты везти будешь, прикидываю… Честно говоря, опасаюсь немного…
— Да ладно, не обращай внимания, это на меня так, нашло… — Червенич негромко выругался. — И опасаться нечего. До «столицы», рукой подать, а там меня мой зондерфюрер ждет не дождется. Хочет, чтоб я ему гидом в Париже был. Его, бедного, аж типает от Мулен-Руж да Фоли-Бержер. Пристрою свой чемоданчик с его барахлом, и порядок…
Улица, отлого спускавшаяся с холма, кончилась, и они вышли на маленькую привокзальную площадь. За одноэтажным вокзалом, у перрона, отгороженного от площади зеленым штакетником, уже стоял поезд, составленный из дачных вагонов и сердито пыхтящего локомотива. У палисадника, занимавшего центр площади, Червенич приостановился, внезапно всхлипнул, порывисто обнял пана Казимира, прижался щекой к уху и сдавленно пробормотал:
— Костя, здесь попрощаемся. Там не смогу, не выдержу, прощай…
Пан Казимир отстранился, поднял руку и медленно, по-православному широко, перекрестил друга. Червенич вытянулся, последний раз то ли дернул, то ли кивнул головой и, резко повернувшись, пошел к вокзалу…
* * *
Шевронный затес на сосне был старый, побуревший от времени и лишь кое-где блестел янтарными капельками застывшей смолы. Чуть ниже, на проволочном крючке, болталась мятая консервная банка, на дне которой собралось немного ржавой воды.
Бессильно привалившись к шершавому, щелущащемуся стволу, капитан Усенко долго смотрел на шеврон, потом, немного передохнув, оттолкнулся от сосны и, пошатываясь, медленно побрел в выбранном направлении…
Лес оборвался, как по линейке, за перепаханной просекой рос мелкий кустарник, и в его разрывах Усенко увидел песчаную колею дороги. Опершись о дерево, капитан отдохнул в очередной раз, а потом, перебравшись в кусты, затаился на обочине…
Усенко ждал у дороги, время от времени приподнимая голову и прислушиваясь. Наконец донеслось долгожданное конское фырканье и позвякивание сбруи. Капитан осторожно выглянул из кустов и увидел запряжку, идущую шагом. Колеса брички утопали в песке, и потому торчавший на сиденье какой-то подпанок в шляпе даже и не думал понукать лошадей. Когда повозка почти поравнялась с ним, капитан поднялся, демонстративно сунул руку в карман комбинезона, так чтоб казалось, будто там пистолет, и выбрался из кустов на дорогу.
Едва завидев Усенко, подпанок немедленно натянул вожжи и, тяжело спрыгнув с сиденья, затоптался возле повозки. Потом перестал топтаться, весь как-то потянулся навстречу Усенко и вдруг, сдернув с головы шляпу, удивленно воскликнул:
— Езус Мария… Пан капитан! О, матка боска, ченстоховска…
От неожиданности Усенко вздрогнул, покачнулся и, чтоб не свалиться в песок, схватился рукой за недоуздок. Он узнал этого человека. Здесь, на лесной дороге, ему встретился пан Пентык, когда-то притащивший ему, вспоминавшийся так недавно радиоаппарат…
— Пан капитан, пан капитан… Что такое?
Пентык засуетился, бросил шляпу на сиденье и, проворно подбежав к Усенко, потащил его на повозку.
— Пан капитан, пан капитан, не беспокойтесь… Пентык вшистко розуме!
Вид Усенко был настолько красноречив, что Пентык, ни о чем не спрашивая, а только причитая и суетясь, начал подсаживать капитана на сиденье. Потом спохватился, разворошил солому, битком набитую в задок повозки и, поднатужившись, буквально взвалил на нее совсем обессилевшего Усенко.
Солома мягко спружинила, молившее об отдыхе избитое тело наконец-то расслабилось, и капитан, не испытывавший сейчас ничего, кроме благодарности к свалившемуся на него как манна небесная Пентыку, на секунду прикрыл глаза…
Тем временем Пентык без лишних слов полез куда-то под сиденье, чем-то там звякнул, булькнул и осторожно потянул Усенко за рукав:
— Пан капитан, пан капитан, то есть вудка, с устатку…
Уловив резкий запах хлебного самогона, Усенко привстал и ткнулся лицом в маленький граненый стаканчик, до краев наполненный мутной жидкостью. Пентык так преданно смотрел на капитана, стаканчик в его руке так нетерпеливо подрагивал, что Усенко только крякнул и единым духом выпил обжигающую глотку дрянь.
Вслед за самогоном в руке капитана оказался ломоть хлеба с аппетитно-розовым ломтиком сала. Быстро проглотив бутерброт, Усенко осторожно поинтересовался:
— У тебя с немцами как?..
— Видит бог, — Пентык перекрестился. — Я ненавижу швабов!
— Думаю, они меня ищут… — медленно, с долей сомнения сказал Усенко и вдруг спросил в лоб. — Ты мог бы меня спрятать?
— Спрятать могу, — Пентык внимательно посмотрел на Усенко. — Пан капитан может полностью доверять мне!
— Тут еще и другое… Если меня найдут, тебя повесят.
Пентык горько усмехнулся и просто ответил:
— Пан капитан, когда пришли швабы, я из города перебрался в село. Если они придут туда, пусть пан капитан мне верит, я уйду в лес.
Пентык забрался на сиденье, встряхнул вожжами, чмокнул, и повозка, плавно качнувшись, вперевалку пошла по песчаной колее. Усенко приободрился и, как только упряжка тронулась, прилег к борту, свесившись на одну сторону. Рядом мельтешил вытертый до блеска обод, и шорох осыпающегося песка почему-то напомнил прошлое, заставив капитана спросить:
— Слушай, а в твоей сельской берлоге кошачьего запаха нет?
— Пан капитан шутит! — Пентык полуобернулся. — Это верно, я не терплю кошек… Но сейчас, пан капитан, пошли такие времена, что, бог свидетель, я вспоминаю тот кошачий дом и бывает по ночам плачу.
