– Далай-лама мудр. Он в высоких горах живёт, откуда весь мир виден, – наконец туманно высказался самый пожилой из советников тайши, рассеяно поглаживая жидкую козлиную бородку.
Никто не возражал. Кое-кто согласно покачали головами.
– Ваш Далай-лама очень мудр, – охотно признал Горохов. – Он ищет дружбы великого государя, послал ему лучшего воина. Так вам бы внять его мудрости, быть с Далай-ламой в одной мысли. А раскольников татар бы не слушать.
Молчание опять зависло над их головами, но оно постепенно становилось торжественным. Тайша Мончак распрямился, осмотрел всех и обратился к дьяку.
– Хотим мы тебя поздравить, что Карахана больше не стало, – раздельно произнося каждое слово, проговорил он с уважением, какого дьяк прежде не слышал. – Бывшие с ханом враждебные нам орды теперь несколько лет не посмеют нападать на наших людей, подданных великого государя. Решили мы идти на крымцев вместе с великим царём. Как две бумаги склеиваются в одну, так бы и нам быть на все дела с русскими людьми заодно и навечно. Вели принести из своего стана вина и водки, хочу с ближними своими напиться, чтобы запить сказанные тебе раньше сердитые слова и впредь их не помнить.
Дьяк поклонился в согласии с таким решением и поспешил исполнить пожелание калмыцких вождей.
Пьянка была разгульная, с песнями и плясками местных красавиц и длилась до самого утра. С рассветом дьяк незаметно выскользнул из юрты Мончака, пошёл к шатру проводить отправляющийся в Астрахань вестовой отряд. Шатаясь от много выпитого, он схватил узду лошади большеносого десятника, поманил указательным пальцем, чтобы тот нагнулся.
– Увози его поживее, – заплетающимся языком зашептал дьяк в ухо десятнику, будто давал тайное поручение, связанное с посольскими делами. – Поднимется стойбище, глазеть начнут. Провожать будут... Растревожат этого Тень Тибета, вдруг опять сбежит. А я его должен захватить обратно в Москву, доставить царю. Понял? Расскажешь только воеводе.
Он отпустил узду и оттолкнул морду лошади.
– Пошёл с богом!
Обождал, пока отряд удалился к броду, перебрался на другой берег. После чего на нетвёрдых ногах отошёл к своему шатру.
– Тень Тибета, – пробубнил он себе под нос. – Придумают же... черти нерусские...
С сознанием удачно выполненного дела государственной важности он потянулся отстранить полог, пошатнулся и завалился внутрь шатра, грудью и лицом на ковёр. Через пару секунд он уже захрапел, размеренно и с подсвистом.
13. Нападение на постоялом дворе
Дьяк беспокоился напрасно. Удаче и в голову не приходила мысль, убежать от стрельцов. Он незаметно присматривал за остальными спутниками, догадывался, что золотая роза, упомянутая на морском берегу умирающим персом, каким-то образом оказалась в сумке князя. Иначе нельзя было объяснить то внимание, какое проявлял к сумке и к самому князю Гусейн. Не было у него сомнений и в том, что Гусейн замышляет при первом удобном случае вернуть вещь, которую уже однажды украл у коварно убитого им перса, сообщника по какому-то другому преступлению. Такой случай пока ему не представился, и Удача выжидал, что из всего этого получится, теряясь в предположениях, как ценная вещь попала в руки Белого князя и рассматривает ли тот её своей добычей.
Слухи о разгроме Чёрного хана, бог весть какими путями, уже достигли гурьевской крепости, куда они прибыли часа в три после полудня, и им стоило большого труда отделываться от навязчивых расспросов краткими и уклончивыми ответами. Закупив продовольствие, они, словно беглецы, засветло быстро покинули казачий городок. Дальше была торная дорога прямо на Астрахань, и десятник вёл свой отряд скоро и уверенно. Всё чаще встречались казаки на промыслах, попадались юрты улусов мирных татар, паслись табуны их аргамаков, отары овец, верблюды. На четвёртый день после того, как оставили гурьевскую крепость, пересекли вброд два полноводных рукава устья Волги, поторопили усталых коней к третьему, за которым открывался вид на бойкий и шумный, многолюдный город с высокой белокаменной крепостью, с большим монастырём. Таких крепости и монастыря Удача никогда прежде не видел и разглядывал их с нескрываемым любопытством.
В городском посаде вестовой отряд распался. Десятник сначала вежливо, но настойчиво выяснил, где при необходимости можно разыскать попутчиков его отряда, проводил их внимательным взором, потом отпустил стрельцов, и те, оживляясь, направились к Стрелецкой слободе, к своим домам, в предвкушении встреч с родными и близкими, бань и домашнего ужина. Сам же десятник вынужден был повернуть от Стрелецкой слободы к крепостным воротам, въехал в Белый город. Вскоре он был у палат воеводы. Едва воевода услышал от слуги, кто он, с выражением тревоги на лице и в поведении незамедлительно сам вышел ему навстречу, проводил к себе в рабочую комнату, на ходу нетерпеливо выспрашивая о том, что хотел услышать в первую очередь. Десятнику пришлось долго ждать, про себя не раз поминать чёрта, пока воевода читал и перечитывал письма Лыкова и Горохова, порой задавал вопросы и на глазах расслаблялся душой и телом. Однако неожиданно щедрая награда, тройное годовое жалование, выданное ему тут же из служебной казны, чуть было не вдохновила десятника сказать, что он готов тотчас выполнять любое новое поручение. Он успел прикусить язык, вместо этого вовремя и к месту вслух вспомнил замечание Лыкова о Гусейне, чем вызвал у воеводы странную и необъяснимую улыбку полного удовлетворения складывающимися обстоятельствами.
Гусейн, как оказалось, знал город, и знал неплохо. Расставшись со стрельцами, затем с другими спутниками, он заехал в проулок и обождал. Потом вернулся на улицу, чтобы проследить, где остановятся Белый князь с сыном и сопровождающий их Удача. Проезжая мимо постоялого двора, куда они свернули, увидал их за раскрытыми воротами и у высокого забора придержал лошадь. Он расслышал, что хозяин в подворье извинялся за отсутствие мест в гостевых комнатах и преложил утомлённым путникам устроиться на сеновале. Хозяин уверял, что на других гостиных дворах в это время года, когда началось самое оживлённое движение торговых судов по Волге и до Москвы, им вряд ли предложат что-то лучшее, а за неудобства пообещал хороший ужин. Выяснив, что они согласились переночевать в данном постоялом дворе, Гусейн подстегнул кобылу, направился в другую часть города. Целью его был большой гилянский двор, где проживали постояльцами гостящие в городе многочисленные персы. Остановив кобылу возле пристроенной к подворью конюшни, он спешился и, осмотревшись, тихо постучал в грязное стекло оконца служебного помещения. За оконцем показалось чернявое смуглое лицо зрелого мужчины и тут же отпрянуло, будто увидело не человека, а призрак. Однако дверь заскрипела, приоткрылась, и из неё опасливо выступил хромой сторож. Голова его была не выше плеч Гусейна, чёрные восточные глаза бегали по нему и по сторонам с беспокойством и испуганно.
