– Но я не сказал вам, что знаю его, отвечал Бонасиё в отчаянии: – я сказал напротив…
– Уведите пленника, сказал комиссар двум часовым.
– Куда же вести его? спросил часовой.
– В тюрьму.
– В которую?
– Боже мой! все равно, в которую-нибудь, лишь бы она крепко запиралась, сказал комиссар, с равнодушием, проникнувшим ужасом бедного Бонасиё.
– Увы! сказал он сам себе: – несчастие пало на мою голову; жена моя сделала какое-нибудь ужасное преступление, меня считают ее сообщником и накажут вместе с нею; она верно проговорилась, призналась в том, что мне все сказала, женщина так слаба! В тюрьму! все равно, в какую-нибудь! каково! ночь пройдет скоро, а завтра будут колесовать, повесят! Ох, Боже мой! Боже мой! сжалься надо мною!
Не обращая ни малейшего внимания на вопли Бонасиё, к которым впрочем они привыкли, стражи взяли пленника под руки и повели, между тем как комиссар писал наскоро письмо, которого ожидал секретарь.
Бонасиё не смыкал глаз, не оттого чтобы его тюрьма была слишком неприятна, но потому что тяжелые мысли беспокоили его. Он всю ночь просидел на скамье, дрожа при малейшем шуме, и когда первые лучи солнца проникли в его комнату, ему показалось, что заря приняла мрачные оттенки.
Вдруг он услышал шум отодвигавшейся задвижки дверей и сделал ужасный скачок. Он думал, что идут за ним, чтобы вести его на эшафот, и потому, когда он увидел, что вместо палача вошли знакомые ему комиссар и секретарь, то готов был броситься им на шею.
– Ваше дело очень запуталось со вчерашнего вечера, сказал ему комиссар, – и я советую вам сказать всю правду, потому что только раскаяние ваше может смягчить гнев кардинала.
– Но я готов сказать всё что знаю, отвечал Бонасиё. Допрашивайте, пожалуйста.
– Где ваша жена?
– Я уже сказал вам, что ее похитили.
– Но по вашей милости она вчера в пять часов вечера убежала.
– Жена моя убежала! сказал Бонасиё. – О, несчастная! клянусь вам, что если она убежала, то я в этом не виноват.
– Что вы делали у д’Артаньяна, вашего соседа, с которым вы имели вчера совещание?
– Ах да, г. комиссар, это правда, признаюсь, я сделал глупость. Я был у д’Артапьяна.
– Какую цель имело это посещение?
– Я просил его помочь мне отыскать жену мою. Я думал, что имею право требовать её. Кажется, я ошибался, и прошу вас извинить меня в этом.
– А что отвечал вам д’Артаньян?
– Д’Артаньян обещал помочь мне; но я скоро убедился, что он обманывал меня.
– Вы обманываете правосудие. Д’Артаньян сделал с вами условие, и по этому условию он обратил в бегство полицейских, которые задержали вашу жену и освободил ее от преследования.
– Д’Артаньян похитил жену мою! Ах, что вы говорите!
– К счастью, д’Артаньян в наших руках и вы будете с ним на очной ставке.
– А! право, я ничего лучшего не желаю, сказал Бонасиё, я очень рад увидеть знакомое лицо.
– Приведите д’Артаньяна, сказал комиссар сторожам.
Сторожа привели Атоса.
– Г. д’Артаньян, сказал комиссар, обращаясь к Атосу, расскажите, что было между вами и этим господином.
– Но это не д’Артаньян, сказал Бонасиё.
– Как! это не д’Артаньян? сказал комиссар.
– Совсем не он, отвечал Бонасиё.
– Как же зовут этого господина? спросил комиссар.
– Не могу вам сказать, потому что я его не знаю.
– Как, вы его не знаете?
– Нет.
– Вы никогда не видали его?
– Видел, но не знаю его имени.
– Имя ваше? спросил комиссар.
– Атос, отвечал мушкетер.
– Но это не есть имя человека, это название горы, сказал бедный комиссар, начинавший терять соображение.
– Это мое имя, сказал спокойно Атос.
– Но вы сказали, что вас зовут д’Артаньяном.
– Я?
– Да, вы.
– То есть мне сказали: вы господин д’Артаньян? Я отвечал: вы так полагаете? Стражи сказали, что они в том уверены. Я не хотел противоречить им. Впрочем, я мог ошибаться.
– Милостивый государь, вы смеетесь над правосудием.
– Нисколько, сказал спокойно Атос.
– Вы д’Артаньян?
– Видите, вы еще раз говорите мне то же самое.
– Но, сказал в свою очередь Бонасиё, – я говорю вам, г. комиссар, что тут не может быть никакого сомнения. Г. д’Артаньян жилец мой, следовательно я должен знать его, тем более, что он не платит мне за квартиру, Д’Артаньян молодой человек, девятнадцати или двадцати лет, не больше, а этому господину не меньше тридцати лет. Д’Артаньян служит в гвардии Дезессара, а этот господин из роты мушкетеров де-Тревиля; посмотрите на мундир.
– Это правда, проговорил комиссар, – это правда.
В эту минуту дверь быстро отворилась и вошедший в сопровождении часового почтальон подал комиссару письмо.
– О, несчастная! вскричал комиссар.
– Как! что вы говорите? о ком? Надеюсь, не о жене моей?
– Напротив, о ней. Ваше дело идет славно, нечего сказать.
– Ах! сказал раздраженный лавочник, – скажите пожалуйста, каким образом мое дело может принять худший оборот от того, что делает жена моя в то время, когда я нахожусь в тюрьме!
– Потому что то, что она делает, есть следствие плана, составленного вами обоими, адского плана!
– Клянусь вам, г. комиссар, что вы в величайшем заблуждении, что я решительно ничего не знаю о том, что должна была делать и что сделала жена моя, и если она наделала глупостей, то я отказываюсь от нее, не одобряю ее, проклинаю ее!
– Если вы не имеете больше надобности во мне, сказал Атос комиссару, – то отошлите меня куда-нибудь; ваш Бонасиё очень скучен.
– Отведите пленных в тюрьму, сказал комиссар, указывая одним жестом на Атоса и Бонасиё, и пусть их стерегут как можно крепче.
– Но если ваше дело касается до д’Артаньяна, то я не вижу, как могу я заметить вам его, сказал Атос с обычным спокойствием.
– Делайте что я приказываю, сказал комиссар, – и под величайшею тайной; – слышите!
Атос последовал за стражей, пожав плечами, а Бонасиё с воплями, способными растрогать сердце тигра.
Лавочника привели в ту же тюрьму, где он провел ночь, и оставили его там на весь день. Бонасиё во весь этот день плакал, как настоящий лавочник; он сам сказал, что не был военным. Впрочем около девяти часов, в ту минуту, когда он решался лечь в постель, он услышал шаги в коридоре. Шаги приблизились к его темнице, дверь отворилась, стражи вошли.
– Идите за мной, сказал полицейский чиновник, который пришел со стражей.
– Идти за вами! сказал Бонасиё: – идти за вами в эту пору! куда же это, Боже мой?
– Куда нам велено отвести вас.
– Но это не ответ.
– Единственный, который мы можем дать вам.
– Ах, Боже мой, Боже мой, шептал бедный лавочник, – теперь-то я пропал!
И он машинально, без сопротивления, последовал за пришедшей за ним стражей.
