– Ваша правда, но вернемся к армии и парламенту.
– Я сказал, что беру двадцать тысяч ливров господина Планше и сам вношу такую же сумму; на эти сорок тысяч я наберу войско.
Планше всплеснул руками. Видя, что д’Артаньян говорит серьезно, он подумал, что лейтенант положительно сошел с ума.
– Войско?.. Ах, сударь! – произнес он с ласковой улыбкой, опасаясь разъярить этого сумасшедшего и довести его до припадка бешенства. – Войско? А какое?
– В сорок человек.
– Сорок человек против сорока тысяч? Маловато! Вы один стоите тысячи человек, в этом я совершенно уверен; но где найдете вы еще тридцать девять человек, которые могли бы сравниться с вами? А если и найдете, кто даст вам денег заплатить им?
– Недурно сказано, Планше!.. Черт возьми, ты становишься льстецом!
– Нет, сударь, я говорю то, что думаю; как только вы с вашими сорока людьми начнете первое настоящее сражение, я очень боюсь…
– Так я не буду начинать настоящего сражения, любезный Планше, – отвечал гасконец с улыбкою. – Еще в древности были превосходные примеры искусных маневров, состоящих в том, чтобы избегать противника, а не нападать на него. Ты должен знать это, Планше; ведь ты командовал парижанами в тот день, когда они должны были драться с мушкетерами. Тогда ты так хорошо рассчитал маневры, что не двинулся с Королевской площади.
Планше засмеялся.
– Правда, – согласился он, – если ваши сорок человек будут всегда прятаться и действовать хитро, так можно надеяться, что никто их не разобьет. Но ведь вы хотите достичь какой-нибудь цели!
– Разумеется. Вот какой я придумал способ быстро восстановить короля Карла Второго на престоле.
– Какой? – вскричал Планше с удвоенным вниманием. – Расскажите ваш план. Но мне кажется, мы кое-что забыли.
– Что?
– Не стоит говорить о народе, который предпочитает веселые песни псалмам, и об армии, с которой мы не будем сражаться, но остается парламент, он-то ведь не поет.
– Но и не дерется. Как тебя, Планше, человека умного, может тревожить эта кучка крикунов, которую называют охвостьем и скелетом без мяса! Парламент меня не беспокоит.
– Ну, если так, не будем о нем говорить.
– Хорошо. Перейдем к самому главному. Помнишь ты Кромвеля, Планше?
– Много слыхал про него.
– Он был славный воин!
– И страшный обжора.
– Как так?
– Он разом проглотил всю Англию.
– Хорошо, Планше; а если б накануне того дня, как он проглотил Англию, кто-нибудь проглотил его самого?
– Ах, сударь, то он был бы больше его самого. Так говорит математика.
– Хорошо. Вот мы и пришли к нашему делу.
– Но Кромвель умер. Его поглотила могила.
– Любезный Планше, я с радостью вижу, что ты стал не только математиком, но и философом.
– Я употребляю в лавке много печатной бумаги; это просвещает меня.
– Браво! Стало быть, ты знаешь – ты не мог научиться математике и философии, не научившись хоть немного истории, – что после великого Кромвеля явился другой, маленький?
– Да, его звали Ричардом, и он сделал то же, что и вы, господин д’Артаньян: подал в отставку.
– Хорошо! Очень хорошо! После великого, который умер, после маленького, который вышел в отставку, явился третий. Его зовут Монком. Он генерал очень искусный, потому что никогда не вступает в сражение; он отличнейший дипломат, потому что никогда не говорит ни слова, а желая сказать человеку: «Здравствуй», – размышляет об этом двенадцать часов и наконец говорит: «Прощай». И все ахают, потому что слова его оказываются кстати.
– В самом деле, это не худо, – сказал Планше. – Но я знаю другого политика, очень похожего на него.
– Не Мазарини ли?
– Он самый.
– Ты прав, Планше. Только Мазарини не имеет видов на французский престол; а это, видишь ли, меняет все дело. Так вот, Монк, у которого на тарелке лежит, точно жаркое, вся Англия, который готовится проглотить ее, этот Монк заявляет приверженцам Карла Второго и самому Карлу Второму: «Nescio vos»…[4]
– Я не понимаю по-английски, – сказал Планше.
– Да, но я понимаю, – отвечал д’Артаньян. – Nescio vos значит: не знаю вас… Вот этого-то Монка, самого важного человека в Англии, после того как он проглотил ее…
– Что же?
– Друг мой, я еду в Англию и с моими сорока спутниками похищаю его, связываю и привожу во Францию, где перед моим восхищенным взором открываются два выхода.
– И перед моим! – вскричал Планше в восторге. – Мы посадим его в клетку и будем показывать за деньги!
– Об этой третьей возможности я и не подумал. Ты нашел ее, Планше!
– А хорошо придумано?
– Прекрасно. Но мое изобретение еще лучше.
– Посмотрим, говорите.
– Во-первых, я возьму с него выкуп.
– Сколько?
– Да такой молодец стоит сто тысяч экю.
– О, разумеется!
– Или, что еще лучше, отдам его королю Карлу Второму. Когда королю не придется бояться ни славного генерала, ни знаменитого дипломата, он сам найдет средство вступить на престол, а потом отсчитать мне эти сто тысяч экю. Вот какая у меня идея! Что ты скажешь о ней, Планше?
– Идея бесценная, сударь! – вскричал Планше, трепеща от восторга. – Но как пришла она вам в голову?
– Она пришла мне в голову как-то раз утром, на берегу Луары, когда наш добрый король Людовик Четырнадцатый вздыхал, ведя под руку Марию Манчини.
– Ах, сударь, смею уверить вас, что идея бесподобна, но…
– А, ты говоришь «но»?
– Позвольте!.. Ее можно сравнить со шкурой того огромного медведя, которую, помните, надо было продать, но раньше содрать с еще живого медведя. А ведь взять Монка – это не шутка.
– Разумеется, но я наберу войско.
– Да, да, понимаю, вы захватите его врасплох. О, в таком случае успех обеспечен, потому что в таких подвигах никто с вами не сравнится.
– Мне везло в них, правда, – отвечал д’Артаньян с гордой простотой. – Ты понимаешь, что если бы в этом деле со мной были мой милый Атос, бесстрашный Портос и хитрый Арамис, то мы бы быстро закончили его. Но они куда-то исчезли, и никто не знает, где их найти. Поэтому я возьмусь за дело один. Скажи мне только: выгодно ли оно? Можно ли рискнуть капиталом?
– Слишком выгодно.
– Как так?
– Блестящие дела редко удаются.
– Но это удастся наверное, и вот доказательство: я за него берусь. Ты извлечешь немалую выгоду, да и я тоже. Скажут: «Вот что совершил господин д’Артаньян в старости». Обо мне будут рассказывать легенды. Я попаду в историю, Планше. Я жажду славы!
– Ах, сударь! – вскричал Планше. – Как подумаю, что здесь, среди моей патоки, чернослива и корицы обсуждается такой великий проект, лавка моя кажется мне дворцом!
– Но берегись, Планше, берегись! Если узнают хоть что-нибудь, то Бастилия ждет нас обоих. Берегись, друг мой, ведь мы составляем заговор против министров; Монк – союзник Мазарини. Берегись!
