— Тогда стерегут звезды.
— А звезды — кто они?
— Звезды — дети бога Ра, внучки бога Пта, как ты — внучка Пенхи.
Но вот и дворец Рамзеса.
XXV. ПОКАЗАНИЯ «СВЯЩЕННОЙ ДЕВОЧКИ»
Утром начались допросы. Это уже было новое следствие — следствие об обширном придворном заговоре на жизнь самого фараона Рамзеса. Новое дело как бы вытекало из дела об убийстве Лаодики. Следственные чины остались прежние, только отсутствовал Хора, знаменосец гарнизона, да к прежним судьям, по велению Рамзеса, было придано еще несколько приближенных советников.
На предварительном совещании решено было прежде всех допросить маленькую Хену, которая, по детской наивности, могла выдать многое, чего нельзя было бы добиться от опытных подсудимых. Она могла навести на след, дать новые нити в руки. Поэтому на ночь она помещена была отдельно от отца и деда вместе с одной из служительниц женского дома, на которую не падало никакого подозрения.
Эта женщина и поставила маленькую заговорщицу перед верховным судилищем. Девочка, очутившись в обширной палате перед сонмом чиновников, сначала смутилась было, но когда к ней подошел Монтуемтауи и с ласковой улыбкой потрепал ее по пухленькой смуглой щечке, Хену, по природе смелая, сразу приободрилась. Ее уже ничто особенно не поражало: она знала только, что «так должно быть», а к чему все это — она не задавалась этим вопросом.
— Ты знаешь, милое дитя, чье это изображение? — спросил Монтуемтауи, показывая на статую Озириса.
— Знаю, это бог Озирис, — бойко отвечала Хену, — его дедушка сделал из воска.
Судьи переглянулись.
— Так он и воскового Озириса сделал? — поторопился спросить Монтуемтауи, многозначительно взглянув на товарищей-судей.
— Да, и его сделал — очень похоже.
— А для чего, милая?
— Для великого и святого дела.
— Для какого же именно?
— Не знаю — для великого и святого.
Судьи снова переглянулись. Они поняли, что девочка едва ли знала о сути и цели заговора. Монтуемтауи сел на председательское место и начал формальный допрос.
— Ты умная и хорошая девочка, Хену, — сказал он с прежней ласковостью, — перед лицом великого Озириса ты должна говорить только правду, о чем бы тебя ни спросили.
Будешь говорить правду?
— Буду, — отвечала маленькая подсудимая, — дедушка не велел мне никогда говорить неправду. Он всегда говорил: никогда не лги, всегда говори правду; если же почему-либо не можешь сказать правду — смолчи, но никогда не лги. Судей невольно подкупала эта наивная, бойкая речь прелестной девочки, которая всех очаровала.
— Твой дедушка хороший человек, что так учил тебя, — сказал Монтуемтауи, — оттого и ты вышла такая хорошая девочка.
Хену была польщена в своем детском тщеславии и теперь готова была болтать без конца.
— Я священная девочка, — сказала она со скромностью, за которой звучала плохо скрытая гордость.
— Да? Священная? — выразил на своем лице притворное удивление председатель суда.
— Да… Мне бог Апис глядел в глаза во время процессии.
— Правда, это тогда, когда он отдавал тебя в жертву Нилу? — спросил Монтуемтауи.
— Да, и тогда, и еще раньше, когда фараон венчался на царство: я упала пред ним на колени, а он глянул мне в глаза… Я не испугалась… И тогда мне сказали, что я священная девочка.
— Так-так, — подуськивал Монтуемтауи. — Скажи же теперь, священная девочка, как и для чего твой дедушка делал богов из воска?
— Он и фараона сделал, — поправила Хену.
— И фараона?
— Да… Мы раз вечером пришли с дедушкой в храм богини Сохет… У нее огненные глаза… А верховный жрец повел нас к себе…
— Жрец Ири?
— Да, он добрый.
— Ну? Потом?
— Потом он облачился, взял в руку систр и повел нас в храм… Там змея съела птичку… Я эту птичку сама ей отдала — жрец велел… А мне ее так было жаль… А змея такая страшная.
Хену даже вздрогнула.
— А дальше что было? — допрашивал Монтуемтауи.
— Дальше жрец отрезал священным ножом огромный кусок воска от свечи богини и велел дедушке сделать из этого воска богов.
— А фараона?
— Фараона он велел сделать из простого воска.
Судьи опять молча переглянулись.
— Я и свечу богини задула. Жрец велел, — продолжала Хену, — а потом жрец дал мне цветок лотоса.
— И дедушка сделал из воска богов и фараона?
— Сделал — очень хорошо.
— А потом?
— Потом ночью отнес их в храм богини Сохет.
— Зачем?
— Для великого и святого дела.
Больше от нее ничего нельзя было добиться. Она знала только внешнюю сторону дела; но и то, что она открыла, было очень важно для суда. Судьи теперь знали, что заговором руководил верховный жрец богини Сохет, лукавый Ири, и что изготовление волшебных фигур из воска принял на себя старый Пенхи; царица Тиа и царевич Пентаур были те лица, в пользу которых совершался преступный заговор.
— А отец твой делал богов? — спросил далее Монтуемтауи после непродолжительного раздумья.
— Нет, он не делал… Он недавно воротился из Трои, где был в плену… Он там на руках носил Лаодику, когда она была маленькая.
Потом, как бы желая похвастаться, Хену сказала:
— И я делала богов из воска.
— Ты, дитя?
— Да, вместе с дедушкой… Я разминала воск в руках — так велел верховный жрец.
— А кто бывал у дедушки, когда он делал богов? — снова спросил Монтуемтауи.
— Приходил Бокакамон из женского дома, жрец Имери, советники Пилока и Инини… Многие приходили.
— Кто ж еще?
— Не помню… забыла.
— А о чем они говорили с дедушкой?
— О великом крокодиле Египта: они говорили, что его надо прежде ослепить, а потом убить.
— Какой же это великий крокодил Египта?
— Не знаю… Должно быть, тот, что плачет по ночам… Он еще съел мою знакомую девочку — она играла на берегу Нила, у самой воды.
— А о фараоне говорили?
— И о фараоне говорили.
— Что же именно, припомни, девочка хорошая, ведь тебя зовут Хену?
— Да, Хену.
— Припомни же, милая Хену, что они говорили о фараоне?
— Они говорили, что его наказал Аммон-Ра, что АммонРа сердит на фараона — отнял у него любимую дочь Нофрур — что Нил не принял его жертвы.
— А говорили, за что на него сердит Аммон-Ра?
— За то, что он молится чужому богу — еврейскому и хочет еврейку Изиду сделать царицей.
Показания Хену принимали более определенный характер; ясно было, что предметом заговора был сам фараон Рамзес, что его подозревают в измене богам Египта, а это подозрение могло исходить, конечно, от жрецов; они же и руководители заговора. А Бокакамон? Он доверенное лицо царицы: Тиа, видимо, ревнует фараона к Изиде, к красавицееврейке… И здесь женская ревность. Теперь понятными становились смутные показания Аталы, тоже из ревности зарезавшей Лаодику: она прямо называла и Тиу, и Пентаура… Несомненно, Пентаура прочили, вместо отца, на престол фараонов.
