— Ты так уверен? — в свою очередь усмехнулся Тутепх разбитыми губами.
— Я вижу, это, — Нармер обвёл рукой поле боя, где солдаты бродили среди лежащих вповалку тел, подбирая своих раненых и добивая чужих, — тебя не убедило? Ну хорошо, я с удовольствием послушаю твои возражения. Устные, разумеется, потому как делом ты возразить уже ничего не в состоянии.
Нармер откровенно забавлялся. А что? Храбрый парень, ничего не скажешь. Сейчас ему, Нармеру, даже в чём-то симпатичный. А ещё утром этот человек внушал страх. Потому что МОГ.
— Ну что же, слушай, раз желаешь — снова усмехнулся Тутепх. — Наш народ, народ Земли Папируса, привык жить по древнему закону. СПРАВЕДЛИВОМУ закону, если тебе знакомо такое слово. Каждый имеет то, что имеет, и все равны перед богами и законом…
— Так было, Тутепх — перебил его Нармер. — Но так больше не будет. Отныне на этой земле будет новый порядок — все люди делятся на господ и рабов.
— И какие же боги сказали тебе это?
Жёсткая усмешка наползла на лицо Нармера.
— При чём тут боги? Это говорю я, Нармер, первый Повелитель всей страны Кемет!
Ночная прохлада и сырость пробиралась сквозь ворох тростника, и Гы окончательно проснулся. В животе привычно заурчало. Некоторое время юродивый сопел, почёсываясь, потом завозился, расталкивая своё лежбище, и выбрался наружу. Он всегда просыпался перед рассветом — и от голода, и от какого-то внутреннего чувства. И это чувство позволяло ему каждый день испытывать маленькую радость, встречая восход солнца.
Раздвигая тростники, Гы вышел на открытое место и замер. На юге, откуда сегодня дул ровный сильный ветер, поднималось от земли невиданное чёрное облако, будто кто-то зажёг громадный костёр.
Неизвестно, сколько бы юродивый стоял и смотрел, поражённый необычным зрелищем, но тут его внимание привлёк шум, донёсшийся от протоки. Грубые мужские голоса орали и улюлюкали, подбадривая сами себя. Гы сорвался с места и засверкал грязными пятками, с ходу врезаясь в стену камышей.
Когда Гы выбрался на открытое место, его взгляду открылась новая невиданная картина. Узкий челнок, в котором сидели две девушки и мальчик, преследовала большая лодка с шестью вооружёнными мужчинами. Девушки изо всех сил гребли короткими вёслами, и Гы вдруг узнал них те самые чудные видения, явившиеся ему много-много дней назад. Да, точно!
Челнок между тем выскочил из устья протоки на морской простор, и преследуемые, бросив вёсла, начали споро поднимать мачту, укрепляя её растяжками. Оставшийся без гребцов челнок резко сбавил ход.
— Стоять! Не уйдёте! Ату их! Улю-лю-лю! — орали преследователи, изо всех сил гребя вёслами. Впрочем, здоровенная тяжёлая лодка двигалась довольно неспешно, неохотно уступая усилиям шестерых — такому судну полагались две дюжины гребцов, не меньше.
Преследуемые наконец справились с мачтой. Широко развернулся парус, растянутый между верхней и нижней реями. Челнок резво взял с места, на глазах увеличивая отрыв от преследователей.
— Стреляй, Иаби! Стреляй, уйдут!
Один из гребцов бросил весло, встал во весь рост, поднимая тяжёлый, в рост взрослого мужчины, тяжеленный лук. Медленно, плавно натянул тетиву…
— Бей, не тяни!
Стрела со свистом улетела к цели. В уходящем в открытое море челноке вскрикнули. Гы ощутил чувство, ранее ему неизвестное. Так нельзя, нельзя!
Гы оглянулся и увидел торчащую из песка большую раковину. Выдернув её и даже не стряхнув песок, он замахнулся и изо всей силы запустил раковиной в большую лодку, как раз проходившую мимо него в каких-то пятнадцати шагах. Воин, уже вновь натянувший тетиву, получил неожиданный удар по голове, и стрела ушла в никуда.
— Демоны! Что это ещё за урод?!
Лучник выдернул из колчана новую стрелу и выпустил её не целясь — с пятнадцати шагов промахнётся только слепой. Стрела ударила Гы в грудь, повалив на мокрый песок, и спустя мгновение он ощутил сильную боль. Зачем?
— Всё, командир, нам их не догнать.
— А, пёс! Ладно, давай к берегу…
Лодка тяжело вошла в прибрежный песок, остановилась. Солдаты один за другим выпрыгивали на берег, отряхивались, не обращая внимания на корчившегося неподалёку юродивого.
— Я этим олухам выпишу по двадцать палок! Ведь сказано было — от лодки далеко не отходить!
— Да, вшестером на такой посудине вряд ли кого догонишь. Да пёс с ними, командир. Подумаешь, две девки и пацан, невелика добыча. Вот сменимся, пойдём в Буто, там этого добра сколько хочешь!
— Не, но как они проскочили, а? Ничего не боятся здешние девки!
— Не приучены ещё к порядку потому что.
— Ничего, мы приучим!
Взрыв хохота.
— Ну ты хоть попал, Иаби?
— В одну попал точно. А во вторую помешал этот придурок. Кстати, где он?
— Да вон лежит! Держит твою стрелу, нипочём не отдаст!
Новый взрыв хохота. Солдат, что стрелял из лука, приблизился к лежащему на песке Гы. Юродивый тяжело, хрипло дышал, держась за древко руками.
Иаби вынул из-за спины топор, обошёл лежащего и одним коротким ударом обуха в темя добил несчастного. Выдернул стрелу из разом ослабевших пальцев, пошёл к воде и прополоскал наконечник от крови. Сунул в колчан.
— Ладно, нечего тут торчать! — подал голос командир. — В лодку! Надо будет натянуть поперёк протоки верёвку, вот что. А то ещё кто-нибудь проскочит…
* * *
— Больно…
Мерит облизала сухие побелевшие губы.
— Потерпи, Мерит. Потерпи, сестрёнка.
— Пить…
— Нельзя тебе пить, родненькая, никак нельзя.
Мерит дышала трудно и часто. Ако, сидящий на руле, смотрел на неё огромными сухими глазами. Сидха закусила губу до крови. Стрела попала Мерит в живот, и было ясно, что она уже не жилец.
— Не…удалось… — вновь облизала губы Мерит.
— Чего? — наклонилась к сестре Сидха.
— Пожить…не удалось… — Мерит застонала. — Никого… не осталось. Ави… отец… и Тутепх тоже… и мама…
— Ты не говори так, Мерит. Береги силы.
— Зачем… они…теперь? — Мерит повела уже мутнеющими глазами. — Тебе… всех… хуже. Потому что… живая… осталась…
Тело Мерит слабо выгнулось и обмякло, глаза остекленели.
— Мерит! Сестрёнка!
Кровь из прокушенной губы стекала по подбородку, но Сидха не замечала этого. А вот слёз не было. Похоже, все слёзы остались в Буто.
Женщина перевела взгляд на берег, уже превратившийся в едва заметную полоску на горизонте. А ещё дальше поднимался громадный чёрный столб дыма. То, что недавно ещё было родным городом Буто, стало чёрным дымом. Всё, что составляло прежнюю жизнь, стало дымом.
