Безуглый слез с коня около ворот. Хозяин вышел на крыльцо босой, в серой парусиновой толстовке, без пояса. В рыжих нечесаных кустах его бороды появились белесые клочья. Он отпер хитроумный деревянный запор и принял у гостя повод коня.
– По твоим рассказам, Ваня, избрал я себе местопребывание. Помнишь, ты мне из своего Алтая указывал на окрестности Белых Ключей?
Безуглому вдруг не понравилось, что Аганов назвал его Ваней.
– Теперь я понял, что Сибирь-то у нас, в Тамбовской губернии, а тут самая настоящая жизнь.
Поликарп Петрович зажмурил глаза, мотнул бородой и крякнул:
– Гм-км…
Острый вздернутый кончик его носа был маслянист и красен.
– Человеку с умом да непьющему на здешних землях за пять лет можно выйти в большие тысячники.
Безуглый удивленно оглядел дом, крытый железом, теплые стайки, амбары из толстых бревен, ограду с блестящими стеклянными шарами на углах и сказал:
– Вы, кажется, к тому и идете.
Он прочел на память:
На прогалине лесной
Виден терем расписной,
Стоит терем, как гора,
Сам литого серебра.
Верх у терема зеркальный,
А вокруг – забор хрустальный…
Лицо и лысина у Поликарпа Петровича стали одного цвета с бородой. Он узнал строки из «Конька-Скакунка». Он сам читал вихрастому памятливому мальчишке Ване сказку Верхоянцева.
Гость притворился, что не видит смущения хозяина, прочел еще две строчки:
Пусть землей владеет тот,
Кто свой пот на пашне льет…
Поликарп Петрович сказал с досадой в голосе:
– Безрассудные мечтания юности.
Он зашептал, как заговорщик:
– Сдерживаю себя, Ваня. Сам знаешь советскую политику. Налог-то ведь подоходный, прогрессивный. Можно сказать, большевики по Священному Писанию законы сочиняют – кому, мол, больше дадено, с того больше и взыщется.
Агапов задрал голову, оскалил зубы – желтые, громадные, похожие на долота. Улыбка у него была лошадиная.
– Другой раз думаешь и машину лишнюю завести бы, и удобрение искусственное. Ну а на поверку выходит – нет никакого резону. К чему мне интенсивность в хозяйстве, если сельсовет на меня налогом на каждом шагу грозится, если за ведро молока на маслозаводе мне предлагают полтину.
Хозяин распахнул перед гостем дверь в дом. Безуглый знал жену Агапова – Матрену Корнеевну. Она была дочерью лавочника из соседнего с Собаковкой села Нарядного. Поликарп Петрович женился по расчету на ширококостной, рябой, плосколицей, засидевшейся в девках дурнушке. Отец давал с ней большое приданое. Матрена Корнеевна неловко сунула Безуглому свою шершавую руку.
– Гостю дорогому, почтеньице.
Голос женщины, не по росту слабый и тонкий, рассмешил Безуглого. Он отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Хозяйка поспешно ушла в кухню. Она успела заметить веселые глаза гостя. Над ней смеялись часто.
Дом у Агапова был из четырех комнат. В двух хозяин разворочал полы и вынул рамы. Безуглый почувствовал сильный запах меда. На столе стояла тарелка с помятой осотиной. Мухи жужжали над ней, как пчелы. Они черной колеблющейся пеленой покрывали зеркало и фотографии на стенах, потолок и оконные стекла. Хозяин извинился за беспорядок.
– В тесноте, Ваня, живем. Дом приходится ломать. Боюсь, не окулачили бы за большие хоромы.
Поликарп Петрович широкой ладонью смахнул пыль со стула, подал его Безуглому.
– Не понимаю я теперь вашу политику.
Они сели за стол. Матрена Корнеевна постелила чистую скатерть.
– Нэп я одобрил и решил, что лучшего мне ничего не надо. Все, думаю, у нас пойдет, как у больших, одним словом, сказать по-французски – анри-шезё ву.
Безуглый нагнулся, стал снимать с сапога стебелек травы. Лицо у него пылало от сдерживаемого смеха.
– Вижу, власть держит курс на хорошее хозяйство, поощряет накопление благ земных. Я говорю Матрене: «Пришел и на нашу улицу праздник, довольно нам гнуть спину на чужого дядю». Собрались мы с ней и махнули сюда, на молочные реки, на кисельные берега.
Агапов приложил платок к намокшим глазам.
– Ваня, объясни мне, как это случилось, что я теперь кандидат на раскулачивание, а профессор из земотдела, который мне брошюрки писал по разным предметам культурного хозяйства, сидит в гэепеу и сам себя вредителем признает?
Безуглый сказал:
– Не первый вы задаете мне такой вопрос. Недавно разговаривал я с Моревым и объяснял, что при социализме общество не может делиться на классы. Нэп была только стратегическим маневром на подступах к социализму. Вы же полагали, что она есть спуск на тормозах от военного коммунизма к капитализму. Некоторые профессора потому и оказались вредителями, что пытались использовать нэп для восстановления старого строя.
Агапов горестно вздохнул.
– Ошибся я страшно в большевиках. Не сообразно с обстоятельствами произвел реконструкцию своей жизни.
Он посмотрел на Безуглого.
– Очень ты, Ваня, на своего деда Алексея похож. Сижу с тобой и старика умного вспоминаю. Сколько раз он говорил в семнадцатом еще году: «Жгите помещиков, не оставляйте от их усадеб ни кирпича, ни щепки. Поместья уцелеют – новые помещики явятся».
Агапов ткнул в стол указательным пальцем.
– Правду говорил старик, на погибель крестьянскую в барских угодьях поселились ваши совхозы. Царское правительство ссужало деньгами помещиков. Вы сейчас засыпаете кредитами свои советские имения. Крестьянину что раньше, что теперь никто ничего, и даже наоборот, который если в люди выходить начнет, то его живым манером охомутают, и стоп машина.
Агапов заглядывает в глаза Безуглому.
– Ваня, чего вы России ноги путаете. Сто шестьдесят миллионов ведь со сложенными руками сидят. Вы воображаете, мужик работать будет, когда к нему разные хлебозаготовители в амбар полезут?
– Лезем мы только или к очень злостному несдатчику, или к спекулянту.
Агапов положил Безуглому на плечо руку с бурыми табачными ногтями.
– Ваня, погубите вы Россию. Неужели мы, лапотники несчастные, на самом деле умнее всех Европ и Америк?
Поликарп Петрович сморщился, впился пальцем в локоть гостя.
– В Америке-то я бы тебя разве так принял? Да у меня бы там гараж свой был, дом в два этажа и у дверей негр в белых перчатках.
Матрена Корнеевна подала ужин – в большой кастрюле окрошку с куриным мясом, заправленную зеленым луком и сметаной, на сковороде – жареного, шипящего тайменя. Поликарп Петрович достал из стенного шкафчика графин с домашней малиновой настойкой.
– Далеко нам, Ваня, до американцев. Народ у нас темный, неграмотный.
Хозяин поднес ко рту стаканчик. Граненое стекло стукнуло у него на зубах. Безуглый тоже выпил.
– Грамотному, опять говорю, развернуться нет разрешения. Начал я было дело ставить научно, библиотеку приобрел по сельскому хозяйству; дворы скотные загородил по всем правилам зоотехники, рамочных ульев накупил…
