– Грамотному, опять говорю, развернуться нет разрешения. Начал я было дело ставить научно, библиотеку приобрел по сельскому хозяйству; дворы скотные загородил по всем правилам зоотехники, рамочных ульев накупил…
Поликарп Петрович закрыл лицо руками.
– Яблони-саженцы хотел из России выписывать. Дедушки вашего сад у меня и сейчас перед глазами цветет розовым дымом. Мичурину ваш старик не уступит в садоводстве.
Матрена Корнеевна напомнила мужу:
– Отец, наливай гостю.
Агапов взял графин.
– Алексей Иванович вырастил одно сладкое яблочко, наименованное им впоследствии черноморкой.
Поликарп Петрович защелкал языком.
– Ц-ц-ц.
Безуглый хлебал окрошку, молчал.
– Родились из них одни суховатые и рассыпчатые, другие же удавались с золотистым наливом. На солнышко взглянешь, и все семечки в нем видны, как в стакане вина. Нежнейшие и утешительнейшие яблочки. Один в них недостаток – не способны к перевозке. С ветки на землю падают и колются, словно фарфоровые.
Матрена Корнеевна тронула хозяина за рукав.
– Отец, ешь.
Агапов насадил на вилку кусок рыбы.
– Неужели никогда у нас настоящего порядку не будет?
Поликарп Петрович проглотил тайменя и сам подал Безуглому стакан настойки.
– Ваня, вышел бы ты на партийном съезде на трибуну и сказал бы, что довольно, мол, нам, товарищи, с крестьянином в кошки-мышки играть, пора позволить ему запустить в землю корни. Главное мужику – простор инициативы и чтобы мог он без ограничения использовать алтаишек и киргизишек.
– Не по адресу обращаетесь, Поликарп Петрович, в партии у нас такими разговорами занимается, правда, одна группа [18] . Я к ней только никогда не принадлежал.
Безуглый засмеялся и спросил:
– Мне кажется, вам не запрещали нанимать батраков?
Агапов всплеснул руками.
– Хе.
Матрена Корнеевна пододвинула ему тарелку.
– Отец, рыба простынет.
Поликарп Петрович оттолкнул руку жены.
– Сегодня батрака найму, завтра по миру пойду. Меня ведь за одного несчастного голодранца, которому я кусок хлеба дам, в классовые враги запишут, в эксплуататоры по глупым вашим законам.
Агапов лгал Безуглому. Он не нанимал батраков только в первые два года после приезда с родины. У него постоянно и на покосе, и на жнитве работали киргизы.
– Умнейшего человека ты внук, Ваня, и должен понять, что без настоящего хозяина пропадет Россия. Тысячи неумех – помещиков – прогнали, одобряю, миллионам лодырей – беднякам – зачем землю даете, протестую. Она им как собаке сено.
Хозяин опять стал наливать себе и гостю. Горлышко графина выбивало дробь о края стаканов.
– Из всего крестьянства выбрать бы миллиона полтора-два ха-а-ароших хозяев и сказать им: подымайте, ребята, Россию.
Безуглый задал вопрос:
– А остальных куда?
– Неужели бы им работы не нашли?
– Вы, я вижу, стали самым настоящим кулаком.
– Называй меня, Ваня, хоть горшком, только в печку не ставь.
Поликарп Петрович поучающе поднял руку с вытянутым указательным пальцем.
– Без России иные прочие державы заревут, потому без нас нарушение всего мирового равновесия, одним словом, статуса куво.
Агапов пьянел быстро.
– Бога вы тоже напрасно отменили. Он всякому человеку был полезен. Человек любит правду и надеется, что бог ее всегда видит. Другой обиженный до гробовой доски все утешается, что бог его правду знает, да не скоро только скажет. Ну, раз он ждет, то и беспокойства от него никакого быть не может. С богом мир жил в мире.
Матрена Корнеевна перебила мужа:
– Отец, захмелел ты, и гостю от тебя одна докука.
Поликарп Петрович сердито посмотрел на нее и сказал:
– Стели гостю постелю. Сейчас я еще немного выскажусь.
Он обернулся к Безуглому.
– Без бога даже американцы не обходятся – самые дельные и умные люди на всей нашей планете. Отменять нам скорее надо, Ваня, наши неестественные законы. Американец один, помнишь, сказал про Север: «Огромная экономическая пустота».
Агапов в постели бормотал:
– У меня даже есть свои изречения, да керосину мало, записывать не всегда приходится.
Матрена Корнеевна несколько раз рукой закрывала мужу рот. Поликарп Петрович злился, больно щипал жену.
– Я тебе, Ваня, отвечу – не кулак в Сибири только дурак.
Агапов тяжело ворочал языком, ругал себя за лишний стакан вина.
– Человеку тут все дадено, как в раю, – земля, вода, лес, зверь и дикари, идолам поклоняющиеся. Ты не спишь, Ваня?
Безуглый лежал на полу с открытыми глазами.
– Не можешь ты меня осуждать, Ваня, раз я действовал, повинуясь непреложной логике общественных фактов…
Безуглый отозвался:
– Мы это знаем. Ленин давно сказал, что мелкое производство рождает буржуазию ежечасно, стихийно…
Агапов приподнялся на постели.
– Ты буржуем честного труженика… Руки у меня пощупай, барчук… Я тебе припомню…
Он хотел встать. Жена повалила его на подушку. Сон закрыл ему глаза, связал язык.
Безуглый вскочил на ноги и неожиданно почувствовал, что малиновая настойка была очень крепка. Он пошел к выходу, с грохотом свалил стол и стукнулся головой о притолоку. На крыльце ему пришлось присесть. Ртутные, сверкающие пузыри на изгороди, словно бильярдные шары, перекатывались с одного угла на другой, пропадали в темных лузах. Звезды красными мелкими искрами сыпались из темной копоти неба на непокрытую голову коммуниста.
– Неужели я пьян?
Конь услышал голос седока, громко заржал. Безуглый крикнул:
– Обожди, дружок, башку надо провентилировать!
Он пощупал свои руки.
«Ну, мягкие. А отец у меня бурлак. Кривошеее тогда наболтал, теперь Агапов. Не может этого быть. Мать сказывала: нет. Никто не имеет права называть барчуком. Не могу позволить сочинять легенды. Нарвался на толстовца. Думал сделать из него колхозного активиста. Назвонит теперь еще скрытое социальное происхождение. Анна тоже обидела, ненависти, говорит, у тебя нет настоящей, не батрачил ты на кулака…»
Безуглый удивился своим неожиданным рассуждениям. Он не мог понять, почему простое повторение давнишней деревенской сплетни вывело его из равновесия. Он вспомнил расстиранные в кровь руки матери, высокие стены каторжной тюрьмы и трупы врагов на фронте. Положительно ему нечего было стыдиться. Коммунист плюнул, обругал себя дураком. Он не хуже других. Жизнь его проверена и кандалами, и пулями…
Безуглый прислонился спиной к двери, уронил голову на грудь и захрапел. Белые ветви яблонь зашумели у него перед глазами. Ветер рвал с деревьев цветы. В саду побелели дорожки, словно на них намело слой запоздалого весеннего снега. Безуглый с Андроном сидели на террасе дедовского дома. Кержак щупал стены, выходную дверь и говорил:
