И тут обратился к нам на греческом крепкий, красивый детина:
— Вижу, отцы, некстати мы вам встретились? — и уперся внимательным дерзким взглядом в Константина.
— Отчего же, ранний человек… — улыбнулся философ. — Нам-то что… А как вам? С утра веселье — к вечеру похмелье.
— И не говори, отец, забот полон рот, а меня мои черти с панталыку сбили, утащили в лупанар к бабам… Не пошел бы, да естество требует.
— Надо свои страсти в узде держать… — в поучительном тоне начал было Константин, да вовремя спохватился: разговаривает с язычником. — Откуда вы, добрые молодцы?
— С Борисфена мы. Знаешь такую реку, монах, хорошая река, рыбная… Правда, Мировлад?
— Замолчи, балабол. — Мировлад ткнул кулаком в бок худощавого. — Да, отец, мы из Киева. Везем в Константинополь товары.
— Мировлад, так ведь называют тебя?.. Будем знакомы: при рождении меня нарекли Константином, моего товарища Леонтием, а это наши солдаты, — протянул руку купцу философ. — Хочу спросить, где вы остановились?
— Возле церкви святого Созонта, отец, — ответствовал красавец.
— Так это почти рядом с нашим становищем! — обрадовался Константин. — Позволь навестить тебя и поговорить, добрый молодец?
— Милости просим… К вечеру и приходите.
Были мы потом у Мировлада, и не только вечером, но и утром следующего дня, и снова вечером. Хорошим собеседником оказался Мировлад! И речь складна, и глаз у него на жизнь острый, и умом живым обладает. За чашами русского вина, настоянного на диком меду, задушевно текли у нас беседы. Мы все больше слушали, потому что необходимость рассказывать о Византии отпала, когда узнали, что Мировлад в наших краях бывал не раз… Много интересного мы услышали от наблюдательного купца.
Вот, казалось бы, люди на земле разные, и по обличью, и по обычаям, и живут-то далеко друг от друга, а сколько общего между ними! Особенно в обустройстве их существования на земле.
Как и у нас, у русичей тоже есть богатые и бедные, труженики и ленивцы. И царедворцы свои — теремные люди: княжие мужи, боилы, нарочитая чадь — советники, воеводы, — это те, как сказал Мировлад, кто входит в старшую дружину.
Есть и молодшая дружина — гридни, отроки. Являются они телохранителями князя, его воинами, слугами, управителями в селах, гонцами, вирниками[76].
Не менее значительны, чем теремные, и в большом почете на Руси «главы глав», или старейшины, союзов родов, а потом и отдельных родов. Они живут и главенствуют там, где обитают их люди, и дают ратников и походное снаряжение на большую войну.
С дружиной великий князь лишь ходит на полюдье, то есть на сбор ежегодной дани.
В чести и купцы, которых зовут рузариями: от них и денежка, и разные заморские товары, и вести. Да и всякое, улыбнулся Мировлад, и мы поняли, что под этим всяким подразумеваются и такие вести, за которые в том государстве, где купцы побывали, им полагается топор или виселица. А у нас за соглядатайство иноземцев сжигают живыми на форуме Быка…
На самом низу — люди: смерды, ремесленники, землепашцы, — труженики, одним словом. Они как нижняя каменная кладка, на которой держатся стены дома, и потолок, и крыша — и все это давит и давит на кладку своей тяжестью.
А над всем этим, в недосягаемой высоте, — сам князь Русский, Хакан-Рус, которого вы зовете архонтом, носящий на груди золотую цепь[77].
Сейчас на Руси, подливая в наши чаши густого вина, говорил Мировлад, два архонта — родные братья Аскольд и Дир, потомки основателей Киева Кия, Щека и Хорива и их сестры Лыбеди. Аскольд — муж зело красен, высок, белокур, разумен и степенен; Дир же — горяч, велеречив, храбр до безумия, волосами темнее брата, многое перенял от бабки своей — булгарки. Старший, Аскольд, любит молодшего, прощает ему многое, но никогда не подает виду, что, если он годами старше, значит, должен быть первым в делах государственных, — здесь они на равных, но челядь знает: житейская мудрость на стороне Аскольда.
Когда два брата только-только заступили на великое княжение, напали на Киев хазары и сказали: «Платите нам дань». На Высоком Совете юный Аскольд предложил от каждого дыма дать по мечу. Отнесли их хазарам, а те — своему кагану: «Вот, повелитель, новую дань захватили». Спросил грозно каган: «Откуда?» Они ответили: «Из лесу, что на горах над рекою Днепром». Позвал каган своего советника, прямого потомка Исаака Сангари, и спросил у него: «Почему такая странная дань?» Советник сказал: «Не добрая дань эта, повелитель. Твои воины доискались ее оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое, то есть мечи; станут они когда-нибудь собирать и с нас дань, и с иных земель».
Собирают дань теперь киевские князья и с древлян, и с дреговичей, что сидят между Припятью и Двиною, и с полочан с берегов реки Полоты, что впадает в Двину, да и хазары, не как раньше, остерегаются теперь ходить на полян…
— Так вас полянами зовут? — спросил Мировлада Константин.
— Да, отец, — с гордостью ответствовал купец. — Племена, что сидят по высокому правому берегу Днепра, и называются полянами, и город наш — Киев — тоже на правом, высоком берегу, на трех горах, на тех, где поселились его первостроители: Кий на горе Боричевой, Щек — на Щековице, Хорив — на Хоривице. Около Киева лес и бор велик, и очень хорошо ловится зверь.
— Повтори-ка еще, Мировлад, имена трех киевских князей, — просит Константин, и я вижу, как дрогнули у него руки, лежащие на коленях.
— Кий, Щек и Хорив, — повторил русич.
— А ты знаешь, Леонтий, — обратился ко мне философ, — что имя Кий встречал я в исторических трудах то ли Прокопия Кесарийского, то ли Агафия Миривейского, а может быть, и Феофилакта Симокатты, — не помню. Но кто-то из них писал, что этот киевский князь приезжал в Константинополь и встречался с императором Анастасием, или Юстинианом. И будто бы даже склоняли Кия к принятию христианства, а это у нас, как сам понимаешь, заведено. Но старший из трех братьев нашу веру не принял… А жаль.
— Да не печалься, отец, пусть каждый народ живет так, как он хочет, — улыбнулся Мировлад, разливая вино по серебряным чашам.
— Ты не прав, Мировлад… — снова начал поучать философ, но я с улыбкой остановил его:
— Брат, давай далее послушаем Мировлада…
— Постойте, отцы, — вдруг сразу посерьезнел купец. — А что, если сделаю вам отменный подарок, чтоб вы помнили и меня, и Русь нашу, которая, по вашему мнению, погрязла в диких грехах…
Мировлад полез в сундук и достал две книги с деревянными крышками, обшитыми телячьей кожей.
