Чем выше тогда было положение патриарха в Византии, тем менее согласовалось оно с воспитанием и навыками Игнатия. Игнатий — отличнейший монах, но не отличнейший патриарх. Он был неумеренно резок и надменен: царственная кровь давала о себе знать. И поэтому часто спорные вопросы разрешал с помощью убийц.
Кстати, Игнатий намеревался послать с Константином к арабам Зевксидама, но тот, к счастью для философа, находился в отлучке, тогда и был послан Асинкрит. И прав оказался Леонтий, что подозревал кого-то в доносительстве, когда они возвращались с дарами эмира Амврия в столицу и когда на них напали пираты. Все это было дело рук монаха Студийского монастыря.
А Игнатий ненавидел до глубины души умного философа за то, что он воспитывался в школе у Фотия и считал его своим отцом и благодетелем.
Теперь патриархом стал Фотий, Игнатий в изгнании, но борьба между игнатианами и фотианами не только не утихала, а набирала новую силу, следствием которой стало поражение Фотия в 867 году, а потом — его же победа в 878-м. Так что две эти сильные личности церкви были патриархами дважды.
А кто же такой Фотий?.. Писатель, философ, горячо стоящий за просвещение. Игнатиане и ненавидели его за ученость, ненавидели как главу просветителей своего века.
…Зевксидам облегченно вздохнул, когда в дверях залы термы появились Ктесий и Асаф. Они молча протянули руку лохагу и сели рядом.
И потом в разговоре с ними Зевксидам то и дело поглядывал на бассейн, наполненный будто бы не водой, а кровью…
Первым говорить начал Ктесий.
— Вот теперь, кажется, яблоко созрело… — весь уходя в себя и как бы тоже для себя, сказал капитан. — Ты, Зевксидам, узнаешь сейчас такое, что узришь, как мы тебе доверяем. Через одного подкупленного нами служителя церкви мы узнали: Константин с Леонтием после Керка поедут в Фуллы на освящение храма святой Троицы… В предместье этого города стоит Священный дуб язычников. Митрополит Георгий обязательно повезет философа к этому дубу, потому что около него в дни больших праздников обращают некоторых согласных идолопоклонников в христианскую веру. Скоро такой праздник наступит — праздник Осеннего Ветра. И ты, Зевксидам, должен на нем быть! И когда Константин станет крестить, оставь его без охраны…
Зевксидам вскинул на Ктесия глаза. В его тяжелой голове медленно шевельнулась мысль, говорящая о том, что он, кажется, начинал понимать, куда клонит родственник Игнатия.
— Кстати, сделать это будет несложно, ведь на месте крещения солдатам находиться не положено, — продолжал далее капитан. — А наверняка среди язычников хоть один да найдется враг нашей веры и захочет убить крестителя. Так ведь, Асаф?..
— Истинно так, Ктесий… Ты — умная голова, Ктесий, — широко улыбнулся хазарин и почтительно поерзал толстым задом по каменной лавке.
— А если не найдется такого врага среди идолопоклонников? — спросил Зевксидам.
— Какой ты недогадливый, лохаг! — притворно воскликнул капитан диеры. — Такого врага обеспечит Асаф. Так ведь, папашка?
— Истинно так, Ктесий, — будто давно заученной фразой отвечал хазарин, снова улыбаясь.
«Этому папашке, наверное, еще и заплатили хорошо… Ишь, рот до ушей! — почему-то зло подумал Зевксидам. — Поторгуюсь и я!» И вскинул глаза на довольное лицо Ктесия. А тот — хитрая бестия — по их выражению заметил эту откровенную злобу на хазарина и тайную алчность и тут же сказал, хлопнув рукой по плечу лохага:
— Мы тебе, Зевксидам, за все тоже заплатим… Византины хорошо блестят, не правда ли?..
— Да, блеск их благороден, Ктесий, так как на них изображены профили василевсов…
Капитан громко рассмеялся:
— Ответ твой, командир, достойный во всех отношениях… Хорошо… — Ктесий потеребил задумчиво бороду, исподлобья кинул взгляд на Зевксидама. — Перед отъездом митрополичьего обоза поговорим поподробнее. Ну а теперь поплаваем в бассейне, попьем вина и вспомним о женщинах… Кияне-купцы, собаки, перешли нам дорогу. Один из них, главный над ними, Мировлад, крепкий детина, купил Малику… Но ничего, мы еще с ними встретимся. А пока гостей уважать надо. Хотя мы тоже гости, но в Херсонесе мы и хозяева… Эй, Сулейман! — крикнул Ктесий, открывая дверь в следующую залу. — Прикажи своим слугам наполнить для нас гидрии и подать чистые простыни.
А красный свет все лился на дно бассейна, и Зевксидама даже передернуло от мысли, что нужно лезть в него и купаться. И он сказал Ктесию:
— Вы поплавайте, а я лучше зайду в парную…
Из Керка мы вернулись на заре.
Солнце еще не поднималось над Херсонесом, и лучи не играли весело на окнах домов и базилик — стекла лишь тускло отображали небесные красные полосы.
Константин выглядел уставшим, покачиваясь в седле, да и мы все не отличались бодростью. Но как он вдруг встрепенулся, когда из дверей лупанара вывалилась толпа гуляк, русоволосых, голубоглазых, явно не здешних — видно было и по внешности, и по одеянию! На них были накинуты длиннополые синие кафтаны, перепоясанные матерчатыми поясами, на ногах — одинаковые сафьяновые сапоги, но разных цветов.
— Глянь, Мировлад, — обратился к огромному красивому детине худощавый на вид человек, неся под мышкой музыкальный инструмент, отдаленно похожий на арфу, только размером поменьше раз в десять. — Грачи! Грачи и есть… — и показал на нас пальцем.
Сказал он на языке, сходном с языком жителей Славинии, только слова у этого человека выходили длиннее и напевнее.
Взглянул на Константина — он тоже понял, о чем говорил худощавый. Я подъехал к философу поближе и шепнул:
— По всему видать — русины, а вон то, что он держит, гуслями называется…
— Ишь, грачами назвал нас, — так же шепотом заговорил Константин. — И впрямь для них мы грачи: черные на лицо, с черными волосами — греки-гречины, грачи и есть…
— Не возводи напраслину на себя, отец мой, ты волосами светлей, и глаза у тебя такого же цвета, как у них…
И тут обратился к нам на греческом крепкий, красивый детина:
— Вижу, отцы, некстати мы вам встретились? — и уперся внимательным дерзким взглядом в Константина.
— Отчего же, ранний человек… — улыбнулся философ. — Нам-то что… А как вам? С утра веселье — к вечеру похмелье.
— И не говори, отец, забот полон рот, а меня мои черти с панталыку сбили, утащили в лупанар к бабам… Не пошел бы, да естество требует.
— Надо свои страсти в узде держать… — в поучительном тоне начал было Константин, да вовремя спохватился: разговаривает с язычником. — Откуда вы, добрые молодцы?
