костёлы… всё это, как бы волшебной палочкой вызванное из земли, появилось в конце XVIII века. Но, прежде чем докончили дворцы, эти сады и здания… панство… обанкротилось. Здания остались незаконченными, стены промокали, стояли пустошью, рассыпались в значительной части. Имение переходило из рук в руки, приходило в упадок всё больше и в итоге его купил барон Оперн. Он происходил с Рейна, из очень старой семьи, обедневшей, которая великим трудом и торговлей заработала богатства. Тип человека также был особенный и у нас совсем не встречающийся. Фамилия аристократическая, воспитание старательное, формы большого света, образование основательное – а при этом практичный ум нового человека XIX века.
Он не привязывал чрезвычайного значения к своему баронству – но отлично понимал, что оно ему в его немецком обществе по многим взглядам могло служить и быть полезным.
Оперн, приобретя земли, не слишком дорого устроил их немецким способом. Был молод, неженат и неизмеримо деятелен. В первом году он сразу занялся постановлением имения на стопу, соответствующую современному хозяйству, он понимал, что и руины были материалом для использования, стоящими быть задействованными. А так как соответствующего капитала ему хватало, взялся сразу за реставрацию дворца, оранжереи, сада и всего, что может сделать приятным сельскую резиденцию.
Отец барона был родственником и другом князя Пуклер-Мускау; молодой Оперн часто бывал у своего знаменитого кузена и приобрёл в его обществе любовь к садам.
Положение и огромные участки земли позволяли ему также подумать о парке. Почти через год был зарисован и выполнен план огромного и препышного сада. Старые деревья, как в Калиске, очень упростили и ускорили работу. Была это единственная мания и фантазия барона Оперн… но также на неё не жаловался. В околице говорили, что немец наверняка уничтожает себя… не зная того, что много красивых вещей можно сделать по дешёвке, кто умеет. Что самое удивительное рассказывали в соседстве: что главным помощником барона в этом всём садоводстве был поляк… с которым он обходился как с приятелем. Но был это какой-то чудной человек или денационализированный, потому что ни с кем не жил, ни с кем почти не говорил и, весь погружённый в сад, был ему так предан, что его почти не видели. Соседям барон говорил, что этого человека он знал давно, встретившись с ним в одном из своих путешествий на востоке, но так как снова нашёл его здесь, поздравляет себя с этим сокровищем, которое ему дало Провидение.
Этот дикий садовник жил в домике в самом парке и почти за его границу не выходил. Уговорив барона, чтобы завёл у себя питомники и теплицы для продажи деревьев, кустов и растений, выбрав себе помощников, неустанно с ними работал. Вечерами, однако, видели его часто проводящего долгие часы один на один с бароном, на приятельской стопе.
Впрочем, Оперн никогда не бывал в соседстве, будучи вовлечённым в те неприятельские отношения, которые аборигенов от колонистов делили на два лагеря. Казалось, что он добровольно согласился на одинокую жизнь и не пробовал даже делать знакомства, хотя их не избегал.
Из своей пустыни в Калиске панна Тола могла видеть вдали деревья и стены своего соседа, от которого её отделяло только значительное пространство полей. Привозя часто издалека кусты и растения, когда узнала о садовом питомнике под боком, послала туда пару раз, доведываясь о разных садовых новостях, и с лёгкостью их там добыла. Два красивых дуба, привезённых оттуда, пирамидально росли на газоне. Как раз по отъезду профессора говорили о том с докторовой и гораздо более смелая женщина сказала, что на месте Толи не выдержала бы, чтобы этого немецкого питомника не посмотреть.
– Немец туда, возможно, никого не пускает.
– Как это может быть, – добавила докторова, – если продаёт, то можно поехать что-нибудь купить, а, покупая, посмотреть эти сады…
– Если хочешь, то пошли спросить, – сказал Тола.
– Зачем спрашивать? Это наихудшая вещь, ответят, что не пускают, а когда заедем в ворота, невозможно, чтобы нас так невежливо отправили. Даже немец бывает добрый к женщинам.
– Ну, тогда, если хочешь, мы можем после обеда пойти на авантюру. С тобой буду смелее, – отозвалась Тола, – потому что, признаюсь тебе, ехать к холостяку, хотя бы немцу, с первым визитом – мне уже кажется немного неподходящим.
– Но не к холостяку! Что за холостяк? Немец! – отозвалась, смеясь, докторова. – Поедем в сад.
Тола пожала плечами.
– Хорошо, после обеда пару коней в бричку и – попробуем.
Они смеялись, заранее придумывая, как будут приняты. Вечер был прекрасный, дорогая добрая… обе дамы выехали в отменном настроении, а, приближаясь к усадьбе барона Оперн, прозванного Опернхоффен, могли уже восхищаться роскошным строениям и самим наброском парка, поддерживаемого с немецким старанием. Железное в каменных столбах огорождение, с воротами, украшенными двумя препышными резными вазонами, вели на дворцовый двор. Был это в то же время вход в сад…
Послали служащего с письмами, прося наследника о разрешении поглядеть сад и оранжереи. Служащий очень долго простоял, велели подождать, наконец отворили ворота, а и во дворе показался высокого роста молодой ещё мужчина, военной выправки, немного выглядящий англичанином, который, поздоровавшись с высаживающимися дамами, зарекомендовался им как Дзе-Дзе. Разговор происходил на французском. Тола просила прощение за навязчивость, объясняясь своей любовью садов и цветов. Говоря о них, наследник ввёл их в сад. Неподалёку от усадьбы были огромные оранжереи, ананасарни, теплицы разного вида и на большую шкалу, видно, поставленное садоводство. Дамы повернули туда, восхищаясь редкими растениями, встречаемые на каждом шагу. Барон Оперн чрезвычайно вежливо и предупредительно цицероновал, показывая необычные познания в экзотической флоре. Отдельная часть сада, прикрытая от севера, выделена была на то хозяйство, которое было ведено с образцовой старательностью. Хвалили неизмерно.
– Всем этим я обязан, – проговорил барон, смеясь, – одному вашему земляку, которого испытанное несчастье пригнало сюда ко мне. Неоценимый человек! Весь отдался садоводству. Но это взаправду интересная история, – говорил Оперн. – Мы встретились с ним однажды в Алжире, мы охотились даже вместе на львов. Спустя много лет наполовину безумного, голодного, оборванного, я случайно нашёл его недалеко от тракта, на дороге из… Что я его узнал – это настоящее чудо, так как очень изменился… Казался мне таким несчастным, что я его не отпустил и вынудил ехать со мной. Тут постепенно набрался от меня страсти к садоводству, выучился, превзошёл меня самого и есть для меня – неоценимым сокровищем. Живёт жизнью своих растений и кустов.
Барон рассмеялся.
– Дикий, чудак, но душа благородная, страдающая – красивая, симпатичная. Сегодня он равно дорогой мне товарищ в одиночестве, как помощник в работе.
Говоря так, вошли они в парк, очерченный на очень обширном пространстве. Умелое устройство клумб, премилые бархатные газоны, старые деревья,
