Кудеяр, стараясь не шуметь, приподнял голову, чуть повернулся.
Стал виден сводчатый кирпичный потолок с несколькими вмурованными в кладку крюками. На центральном, на вывернутых за спину руках, висел худой тощебородый мужик с небритой головой. Его старательно охаживал кнутом полуобнаженный крепыш. Еще один рыжебородый кат, одетый в рыжий же и простецкий, вовсе без меховой опушки кафтан, сидел на столе и лениво наблюдал за пыткой.
Кирпичных домов в Москве было наперечет, причем стоящий в Китай-городе Разбойный приказ к их числу не относился. В подвалах же великокняжеских хором допросами никто и никогда не занимался. Разве на Руси хоть кто-то дом свой кровью марать согласится? В Кремль и то палачи с катами не допускались, приказ Разбойный за его стены на самую окраину старого города вынесли.
Значит, Великий князь в случившемся не виновен.
Тогда кто?
– Ну, говори! – Уставший кат опустил кнут, взял мужика за щеки. – Где шкатулка?
– Не… Знаю… – прохрипел несчастный. – Милость… Милость Мары взываю… Убейте же меня… Ничего не ведаю…
Крепыш поднял взгляд на рыжебородого. Тот почесал подбородок, вскинул четыре пальца и сказал:
– Двадцать!
Кат отступил, размахнулся кнутом. От хлесткого удара в стороны полетели брызги крови. Снова и снова…
Мужик заплакал. Его губы шевелились, еле слышно призывая, как избавление, богиню смерти.
– Да говори же!!! – Одновременно с четвертым ударом рыжебородый спрыгнул со стола и присел перед несчастным. – Говори, или сдохнешь тут на дыбе!
– Скорее бы… – слабо выдохнул мужик.
– Не знает, – разочарованно распрямился рыжебородый.
– Выходит, напраслину на него Кривонос возвел? – цыкнул зубом крепыш. – Или сам украл, или покрывает кого.
– Ну, стало быть, тогда Кривоноса вечерком на крюк вздернем, – решил рыжебородый. – Посмотрим, что он под кнутом запоет. Опускай бедолагу.
Крепыш отпустил веревку, его начальник отошел за стол, наклонился.
– Салтырь, а где порошок кровезатворный с мятой?
– Дык еще позавчера кончился!
– А чего не купил?
– Дык даром не дают, Труфон! Серебро на то надобно.
– Ладно, посыпь пока этим, – рыжебородый протянул помощнику большую крынку. – Главное, чтобы раны не загноились. А боль как-нибудь потерпит… – Труфон присел перед несчастным и сказал: – Ты подумай хорошенько, пока отлеживаешься, Пьянко. Коли иного татя не найдем, опять ведь на дыбе повиснешь. Коли виновен, лучше сразу признайся.
– Не брал я… Громом Перуновым клянусь, не брал!
– Это мы еще проверим. – Рыжебородый распрямился. – Давай того на дыбу, а этого уводи. Ноги-то держат, Пьянко? По ним не пороли.
Кудеяр ощутил, как его подхватили под плечи, выволокли на середину поруба. Руки пошли вверх, и вскоре он повис, едва касаясь пола пальцами ног, в неестественно вывернутом положении.
Крепыш увел болезненно стонущего мужика, Труфон же взялся за кнут, громко щелкнул им в воздухе:
– Хватит жмуриться, боярский сын, я беспамятного от обманщика по одному токмо дыханию легко отличаю. Давай сказывай, как на духу, была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой?
Кнут прошелестел возле самого лица.
Рыжебородый чуть выждал, почесал подбородок:
– Чего молчишь? Нешто так плетей хочется? Изувечу ведь, на всю жизнь уродом останешься! Говори! – Кат снова взмахнул кнутом. Боярский сын напрягся, ожидая боли, – но она не настала. А рыжебородый снова спросил: – Так была? Молчим? Ну, как знаешь…
Кнут просвистел в воздухе – и опять не причинил боли напрягшемуся Кудеяру.
– Старым я стал, ленивым, – признался, зевнув, кат. – Надоело тяжестью махать. Зачем, коли огонь за меня всю работу потребную запросто сделает?
Труфон подволок к пленнику жаровню с насыпанной на блюдо щепой, отошел куда-то в сторону, вернулся с факелом, провел им под самым лицом Кудеяра. От жара затрещали и стали закручиваться волосы на бороде, опалились ресницы.
– Так была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой, боярин? – опустил факел к жаровне палач. – Пока не поздно, признавай!
– Нет! – не выдержал предчувствия лютой боли Кудеяр.
– Ну, как знаешь… – Факел ткнулся в щепу. Та затрещала, разгораясь, в жаровне завыло пламя, приплясывая почти вплотную с телом пленника. Боярский сын закричал, замотал головой.
– Признавайся!
– Нет!
– Признавайся!
– Не-е-ет!
– Признавайся!
Щепа прогорает быстро – и вскоре пламя осело, обратившись в россыпь маленьких угольков. Кудеяр облегченно перевел дух. Однако кат, отлучившись куда-то, показал пленнику полную горсть новой щепы:
– Покаешься али сыпать?
– Не было ничего!
– Бросаю.
– Не было ничего!!! Не-е-е-т!!!
После трех горстей щепы рыжебородый неожиданно смирился с упрямством пленника, безразлично пожал плечами:
– Чего, собственно, я на сию безделицу время трачу? Про связь твою с княгиней Великой и без того вся Москва знает. Кричи не кричи, а она была. Посему сразу к делу нужному приступлю. Надобно князьям знатным, чтобы кто-то Соломонии напиток отравленный поднес. Тебе она верит, из твоих рук яд примет. Сделаешь – получишь тысячу рублей. Откажешься – запытаю тут до смерти. Что скажешь?
– Гореть тебе в смоле, подлая тварь! – бессильно дернулся на веревке Кудеяр.
– Я рад твоему упрямству, боярин, – ухмыльнулся Труфон и бросил на жаровню новую охапку щепы. – Сделаю из тебя перепелку на вертеле!
Боярский сын взвыл от боли, а рыжебородый присел на краешек стола и невозмутимо зевнул:
– Тысяча рублей – большие деньги. Дворец отстроить можно али город купить. Зачем отказываться? Не понимаю… Тебе не холодно, боярин? Давай еще дров подброшу… Али все же согласен?!
Кудеяр метался и выл от боли, кат же смотрел на него, склонив голову набок, и время от времени уточнял:
– Так что, уговорил я тебя али продолжим беседу нашу?
– Убей же меня наконец, тварь поганая, убей! – наконец сломался боярский сын. – Не могу больше, убей!
– На что мне твоя смерть, боярин? – Рыжебородый с интересом рассматривал свои ногти. – Мне надобно твое согласие.
Прошла еще, казалось, целая вечность, прежде чем Труфон с недовольством сообщил:
– Твоя взяла, боярин, пустой ящик. Щепы больше нет. Однако, сам понимаешь, после беседы таковой отпускать тебя нельзя. Так что не обессудь…
Он поставил рядом с Кудеяром скамейку, потом потянул веревку дыбы, выкручивая руки выше и выше, и боярский сын, спасая плечи от вывиха, поневоле забрался на нее. Кат деловито набросил на шею петлю, подтянул. Отвязал веревку дыбы, позволяя пленнику выпрямиться, до упора натянул удавку.
– Последняя возможность, боярин! Или соглашайся, или сдохнешь.
