— Теперь Белая Свитка везде, — сказал сытым голосом Выжва. Он сложил руки на круглом животе и крутил один палец около другого. — На прошлой неделе ездил я в N-ский кавалерийский полк относительно бракованных лошадей. Мне комполка и говорит: — «Как я вам могу дать лошадей, когда у меня Белые Свитки сорок штук угнали? Я теперь и бракованным рад. Молодых красноармейцев обучать».
— Как же они угнали? — спросил Корыто.
— А очень просто. Так просто, что проще и быть не может. Является к нему представитель губернского Исполкома и с ним сорок молодых людей. Показывает бумагу. Написано, что приказано, мол, для теснейшей смычки рабочей и крестьянской молодежи дать этим сорока молодцам урок верховой езды по всем правилам. Никому ничего этакого и в голову не приходило. У нас, сами знаете, всяко бывает… Ведь и девок из женотделов стрельбе обучали. Приказал командир поседлать сорок лошадей посмирнее, назначил командира эскадрона для обучения, старшину дал в придачу, они все, болваны, пешие были. Потом вывели лошадей. Комсомольцы эти самые вид показывают, что боятся. Представитель Губисполкома взял лошадь и говорит: «Я им пример покажу». Сел… Посадили и комсомольцев. Только сели, как хватят в карьер в ворота! Только их и видали. Ищи-свищи. Полк по тревоге, понятное дело, собрали, бросили в погоню. А там, кругом Борисова, леса, болота… Въехали в лес, а их оттуда залпами приняли. Пятнадцать человек не досчитались. Вот оно как! Приехали назад, глядят, а во всех эскадронах по койкам журнал «Русская правда» разложен.
— Это и мы на прошлой неделе получили, — сказал Смидин.
— Как так?
— Да очень просто. Приходит в штаб человек и приносит пачку газет. Обращается к дежурному переписчику: доложите, мол, адъютанту. Я выхожу. Вижу, человек, по виду рабочий, дает мне сверток и говорит: «Вот, гражданин, нашел я пачку подле казарм. Думал, что путное, а вижу, самая пакостная белогвардейщина. Дозвольте сдать». Я имя-фамилию его записал. Поблагодарил.
— Отпустили? — спросил Медяник.
— Еще руб целковый награды дал.
— Ду-рак, — вырвалось у Медяника.
Смидин сделал вид, что не слышал.
— А вы? — сказал Медяник, обращаясь к Выжве.
— Я в местное ГПУ отослал. Такая гадость… Прямо читать невозможно. А написано, надо сказать, забористо. Все, знаете, монархисты работают.
— Писали мне, — чтобы отвести разговор подальше, тактично начал Выржиковский, — в Ленинграде в Райселькредсоюзе получают из порта машины, а в ящике «Русская Правда».
— То же, мне говорили, и в Гомзах, и в Рудмсталторге делается, — сказал Выжва.
— Да… От нее, стало быть, — простодушно заметил Корыто, — никуда не укроешься, от Русской-то Правды.
Медяник только махнул на него рукою: дурак, мол, что с него спрашивать.
— После смерти товарища Дзержинского, — сказал он, — распустили эту белогвардейскую сволочь.
— Знаете, Сруль Соломонович, плюньте вы на это дело. Волноваться не стоит, давайте перейдем к существенному. Попробуйте-ка новое наше изобретение. Называется «Рыковка по-красноармейски», — с красным перцем внутри. Вы посмотрите: огнем горит.
— Под баклажаны бы по-гречески оно, точно, не плохо, — сказал деловитым тоном Корыто.
Забулькала красноватая жидкость, налились стаканчики. Выпили, крякнули, закусили по началу солеными груздями.
— Товарищи, прошу расстегнуться, — предложил Выжва.
Смидин встал и пошел в его кабинет писать приказ об охране пути для товарища комиссара Полозова.
7
Пили больше молча, обмениваясь лишь короткими фразами. За окнами выла вьюга, потрясала железными листами крыши, и за ее воем в комнате казалось странно тихо.
Выржиковскии, полулежа на широком, рваном, крытом серой материей диване, тренькал на гитаре и мурлыкал старые цыганские романсы.
…Тройка мчится… тройка скачет…
Гитара звенела, подражая звону бубенцов.
— А не хотел бы я, товарищи, — прервал он пение, — лететь в такую погоду на аэроплане.
— Оно, Иван Дмитриевич, и в автомобиле-то замерзнешь, — сказал, икая, Выжва.
— Очень даже просто, — подтвердил Корыто. — У нас в Тмутараканском полку раз часовой чуть не замерз. Хорошо, тогда порядок был. Все под рукой. Спиртом оттерли. Тоже такая вьюга была.
— Вы, Иван Дмитриевич, — сказал Выжва, — говорили в карауле, чтобы часовых у магазина чаще сменяли?
— Сами знают, — потянулся Выржиковский и опять замурлыкал под гитару:
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло…
— Я этот романс помню еще, как Настасья Дмитриевна Вяльцева пела. Манера у ней была.
Он пропел два куплета и замолчал. Страшною за окном казалась ночь. Водка не разгоняла темных мыслей. От нее и от жарко натопленной голландки с потрескавшимися и пожелтевшими плитками кафелей было нестерпимо жарко. Выжва предложил открыть форточку. Вернувшийся из его кабинета Смидин поднял простую, синего коленкора штору с кривым железным прутом и открыл форточку в двойном окне. Вьюга то налетала порывами, гремя железом и завывая между трубами, то внезапно стихала, и тогда казалась зловещей вдруг наступавшая тишина. Вдали монотонно шумел громадный бор, Борисова Грива. От лампы шел свет, и было видно в нем, как крутились, сверкая, большие, блестящие снежинки.
Вдруг в наступившей тишине отчетливо и близко со стороны леса и фуражных складов раздался крик филина.
«Аха-ха-ха-ха-о-о-о», — словно звонко, рассмеялся кто-то. Ему ответил другой, подальше, точно из самой чащи, потом опять очень близко.
— Вы слышите? — сказал тревожно Выржиковский. Но ничего не было слышно. Опять выла и стучала железом вьюга.
— А что? — спросил Выжва.
— Как будто филин кричал.
— Полноте, Иван Дмитриевич. Какого черта филин будет кричать в такую-то бурю, — сказал Корыто. — Да еще зимой. Филины кричат в хорошую, теплую, летнюю ночь… Я сколько лет живу в здешних казармах, а никогда никаких филинов тут и в помине не было.
— Но я слыхал, — уже нерешительно сказал Выржиковский.
— Это вам показалось, товарищ, — сказал Медяник.
Он уютно уселся с ногами на тахту рядом с Выжвой и чувствовал себя прекрасно. Ему казалось, что он и сам «настоящий офицер», какие были в царское время, и находится среди «настоящих офицеров». «Вот жаль только, что погон нет. А то еще лучше бы эполеты, густые, с бахромой из золотой канители». Он самодовольно покосился на золотые звезды на рукаве, улыбнулся, поежился и сказал сытым изнеженным голосом:
— Закройте-ка форточку, товарищ начштаба. А то опять товарищу Выржиковскому что-нибудь начнет мерещиться.
