— Ох, проси, фельдмаршал, раззадорил ты меня. Молодой себя почувствовала. Проси! Отказа не будет. — Императрица даже разрумянилась и повеселела.
— Ты у нас самая прекрасная и самая молодая, матушка наша!
— Ой-ой, не выдумывай, фельдмаршал! Сама про себя все знаю. Давай, проси, исполню. — Было видно, как понравилась ей лесть солдата старого.
— Матушка, те офицеры, коих ты велела генералу Ушакову передать, ведь мой приказ исполняли. И майора шведского убили по моему приказу. Значит, я должен ответ за них держать. Прикажи меня тогда отдать в лапы Ушакова.
— Ты с ума сошел, фельдмаршал! — Императрица аж засмеялась, вместе с ней засмеялся и Бирон. — Вот рассмешил.
Насмеявшись, она склонилась к все еще колена преклонившему Миниху:
— Ну, говори, не томи, чего хочешь-то?
— Матушка, прикажи отправить их служить в гарнизоны дальние, сибирские, оренбургские. Туда, куда и Макар телят не гонял. Кто про них знать будет? Сибирь, эвон какая большая! В званиях повысим, чтоб не думали они, что это ссылка им за доброе исполнение долга своего солдатского. А когда война грянет со шведами, мы их опять призовем. Каждый крепкий и верный клинок дорог будет.
— Ну хорошо, уговорил, готовь указ, Христиан Антонович, — усмехнулась Анна Иоанновна.
— Так вот он, готов уже, — и Миних протянул ей бумагу.
— Давай уж! — она взяла указ. — Да встань с колен-то, не мальчик уж столь стоять.
— Ради тебя, матушка, готов всю жизнь простоять на коленях, лишь бы любоваться твоей красотой и умом.
— Ладно, ладно, фельдмаршал. Хватит в краску вгонять свою Государыню, — Анна Иоанновна взяла перо и быстро начертала: «Апробуетца. Анна». — Ну вот и все. Забирай своих офицеров, Миних. Они действительно нам еще пригодятся, а то Ушаков, он в рвении своем иногда лишку хватает.
— Матушка, — Миних опять преклонил колено и припал к руке Императрицы.
— Ступай, фельдмаршал. Милостью своей я тебя не оставлю. Ибо знаю, что верен и предан мне.
— Иду уже, матушка, — и Миних стремительно поднялся, отступил на несколько шагов, отсалютовал шпагой и, развернувшись, вышел.
Указ Императрицы настиг Вятский полк на марше. На юго-восточной границе страны начались волнения. Воровские казаки с Волги, да просто лихие люди в шайки объединялись и становились бичом истинным для обывателя. Вот и шли драгуны, преодолевая ветер, пургу и снежные заносы, в район Царицына и Астрахани, чтобы гонять и отлавливать разбойников. Шли вдоль старой Белгородской черты, протянувшейся с XVII века от Ахтырки до Тамбова и служившей защитой русских рубежей южных от татарских набегов. Путь их лежал через Белгород на Корочу, Новый Оскол и дальше по татарскому Калмиусскому шляху. Проезжая места эти, Веселовский с тоской думал, что совсем недалеко, всего в двух-трех днях пути лежит Карповка — село тютчевское. Так близко и так недосягаемо оно было теперь для поручика. Отпроситься он не мог. Никто бы и не понял его. После расстрела Тютчева у них уже сменились два командира полка — сначала был князь Даниил Друцкой, коего встретил Веселовский по возвращению из той злополучной поездки в Силезию. Затем три месяца спустя был он уволен по болезни и на его место назначили тоже князя — Константина Кантакузина, из Архангелогородского полка. Но и тот через некоторое время тож был уволен за болезнью и слабостью. Вместо него прибыл полковник Иван Шиллинг. Он и вел полк шляхом старинным в степи волжские. На марше полк нагнал курьер.
Алеша, выполняя волю Ивана Семеновича покойного, ничего не писал Маше о постигшем их семью несчастье. Рассказывал, что полк разбросан по кордонам дальним, общается он с командиром редко, и то лишь по служебной надобности — отсылая рапорта и получая приказы письменные. Даже после расстрела Ивана Семеновича Веселовский не обмолвился об этом. С Михайлой Тютчевым они списались и договорились также молчать до поры до времени, понимая, что все равно официальное известие о казни придет когда-либо в семью.
Тютчев-младший участвовал в кампании 1739 года, остался жив-здоров и находился теперь в Петербурге, куда прибыла вся участвовавшая в войне гвардия. Там начинались торжества шумные.
Командир полка вызвал к себе Веселовского и зачитал указ Императрицы о переводе поручика на Оренбургскую линию со званием капитана.
— Объяснить тебе, поручик, или капитан уже, ничего не могу, — пожал плечами полковник, — может, что сам поймешь. Велено тебе прибыть в распоряжение генерал-поручика князя Урусова, начальника Оренбургской экспедиции. Вот для тебя письмо еще прилагается от адъютанта его сиятельства графа Миниха, подполковника Манштейна. Более задерживать не имею права. Отправляйся к новому месту службы. Прощай, капитан.
Алеша вышел от командира, держа в руках письмо и ничего еще не понимая. На ходу он распечатал его. Манштейн писал: «Ничему не удивляйся и не пытайся разузнать. Делай пока то, что предписано указом Государыни нашей. Путь до Оренбурга долгий. У тебя есть время. Можешь заехать туда, куда сам ведаешь. Там поступишь, как сердце велит. Ты едешь в распоряжение князя Урусова. Где он находится, точно никто не знает. Оренбургская линия очень большая. Я разыщу потом тебя. Поверь, я не забыл ничего. Твой Манштейн».
— Ну вот и ссылка. Что ж, достойная награда за содеянное, — Веселовский ничему уже не удивлялся. Он прекрасно понял из письма Манштейна, что адъютант сделал все возможное, дабы смягчить наказание. «Наверное, к расстрелу был приговорен, как Иван Семенович, — думал поручик. — Лучше б и действительно расстреляли».
«А как же Машенька? — молнией пронзило голову. — Я же обещал Ивану Семеновичу, что не брошу, что позабочусь. Только как? В ссылку ее брать с собой? Ладно, — тряхнул головой, — Манштейн намекает, что могу заехать к Тютчевым. Так и сделаю. И пусть Маша сама решит».
Полк только что миновал Белгород и направлялся к верховьям Дона, чтобы повернуть потом и через донские степи выйти в степи приволжские. Дорогу к Оренбургу Веселовский был волен выбирать сам. Пока об этом он и не думал. Оседлав коня, поручик быстро обогнал свой полк и устремился туда, куда вела его судьба. Сначала он должен был увидеть семью Тютчевых, увидеть Марию Ивановну. Как посмотрит он им в глаза? Что скажет о смерти Ивана Семеновича? Согласится ли она разделить с ним судьбу или надо самому отказаться от счастья. Что будет она делать в Богом забытом Оренбурге? Как сможет она, такая вся нежная, проехать расстояния огромные? Что может ждать их в крае диком, ужасном и холодным, в окружении постоянно бунтующих башкир и калмыков? Разве вправе он обрекать молодую девушку на такие страдания? С такими мыслями невеселыми скакал молодой поручик, вмиг ставший капитаном.
