– Атосу, человеку вдвое старше его? сказал Де-Тревиль, – нет; притом же д’Артаньян провел вечер у меня.
– А! сказал кардинал, кажется, все были вечером у вас?
– Вы сомневаетесь в моих словах? сказал Де-Тревиль, краснея от гнева.
– Нет, сохрани Бог! сказал кардинал, но только скажите, в котором часу он был у вас?
– О! это я могу сказать вам наверное, потому что когда он пришел ко мне, я посмотрел на часы, было половина десятого, хотя я думал, что уже было позже.
– А в котором часу он вышел из вашего отеля?
– В половине одиннадцатого, часом позже этого происшествия.
– Наконец, отвечал кардинал, и минуты не сомневавшийся в правдивости де-Тревиля, и чувствуя, что терял верх в споре, – Атос был взят в этом доме в улице Могильщиков?
– Разве запрещается другу навестить друга? мушкетеру моей роты быть в братских отношениях с гвардейцем роты Дезессара?
– Да, когда дом, где живет друг его, находится в подозрении.
– Этот дом в подозрении, Тревиль, сказал король, – может быть, вы этого не знали?
– Действительно, государь, я этого не знал. Во всяком случае он может быть в подозрении весь, кроме той части, в которой живет д’Артаньян, потому что я могу сказать утвердительно, если верить его словам, что это самый преданнейший слуга вашего величества и самый глубочайший почитатель кардинала.
– Не этот ли д’Артаньян однажды ранил Жюссака при несчастной встречи у монастыря Кармелиток? спросил король, взглянув на кардинала, покрасневшего с досады.
– И на другой день Бернажу. Да, да, государь, это он: у вашего вёличества хорошая память.
– Ну, чем же мы решим? сказал король.
– Это касается больше вашего величества чем меня, сказал кардинал. – Я утверждаю, что арестованный виноват.
– А я отвергаю это, сказал де-Тревиль. – Но у его величества есть судьи, пусть они решат.
– Это правда, сказал король, – передадим дело судьям, и пусть они рассудят.
– Только очень жаль, сказал де-Тревиль, – что в наши несчастные времена самая честная жизнь, самая неоспариваемая добродетель не охраняет человека от позора и гонения. Я вам ручаюсь, что армия не будет довольна, если ее будут подвергать таким притеснениям из-за какого-нибудь полицейского дела.
Это было сказано неосторожно; но де-Тревиль сказал это с намерением. Ему хотелось взрыва, потому что при взрыве бывает огонь, а огонь освещает.
– Из-за какого-нибудь полицейского дела! вскричал король, повторяя слова де-Тревиля; – имеете ли вы об этих делах понятие? Знайте своих мушкетеров и не бесите меня. По-вашему, если по несчастию арестуют одного мушкетера, то вся Франция в опасности. Сколько шума из-за одного мушкетера! Я велю арестовать десятерых из них, черт возьми! сотню! всю роту! и не хочу слышать ни слова.
– Если только мушкетеры находятся в подозрении у вашего величества, то они уже виноваты, и я готов отдать вам мою шпагу, потому что после обвинения солдат моих, я не сомневаюсь, что кардинал обвинит и меня; так лучше же я сдамся пленным вместе с Атосом, уже арестованным, и д’Артаньяном, которого конечно арестуют.
– Перестанете ли вы, гасконская голова? сказал король.
– Государь, сказал де-Тревиль, нисколько не понижая голоса, – прикажите возвратить мне моего мушкетера, или пусть его судят.
– Его будут судить, сказал кардинал.
– Тем лучше; в таком случае я попрошу позволения его величества защищать его в суде.
Король боялся взрыва.
– Если кардинал, сказал он, – не имеет личных побуждений…
Кардинал предупредил короля.
– Извините, сказал он. – Если ваше величество видите во мне предубежденного судью, то я отказываюсь.
– Послушайте, сказал король, – клянетесь ли вы мне именем моего отца, что Атос был у вас во время происшествия и не участвовал в нем?
– Клянусь вашим славным отцом, вами самим, которого я люблю и уважаю больше всего на свете.
– Подумайте, государь, сказал кардинал: – если мы отпустим пленного, нельзя будет узнать правды.
– Атос всегда будет готов к ответу, когда приказным угодно будет допрашивать его, сказал де-Тревиль. – Он не убежит, кардинал, будьте спокойны, я отвечаю за него.
– В самом деле он не убежит, сказал король; – его всегда найдут, как говорит де-Тревиль. Притом же, сказал он, понижая голос, и с умоляющим видом смотря на кардинала, – мы этим дадим им повод быть беспечными: это политика.
Такая политика Людовика ХIII заставила Ришельё улыбнуться.
– Приказывайте, государь, сказал он, – вы имеете право миловать.
– Право помилования прилагается только к виновным, сказал де-Тревиль, настаивавший на своем, – а мой мушкетер невинен. Вы, государь, окажете не милость, а правосудие.
– Он в Фор л’Евеке? сказал король.
– Да, государь, и в секретной тюрьме, как последний из преступников.
– Черт возьми! сказал король, – что же делать?
– Подпишите приказ об его освобождении, вот и все тут, сказал кардинал; я думаю так же, как и ваше величество, что поручительства г. де-Тревиля совершенно достаточно.
Де-Тревиль почтительно поклонился, с радостью, не без примеси страха; он предпочел бы упрямое сопротивление кардинала этой внезапной уступчивости.
Король подписал указ об освобождении Атоса, и де-Тревиль немедленно унес его.
Когда он выходил, кардинал дружески улыбнулся ему и сказал королю:
– У ваших мушкетеров между начальниками и солдатами существует прекрасная гармония, государь; это хорошо для службы и заставляет уважать их всех.
«Он непременно сделает мне какую-нибудь неприятность, сказал про себя де-Тревиль; – его никогда не переспоришь. Но надо поспешить: король может сейчас же переменить мнение; и притом все-таки труднее посадить снова человека в Бастилию или в Фор л’Евек, чем удержать пленника, который уже там сидит.
Де-Тревиль торжественно вошел в Фор л’Евек и освободил мушкетера, которого не покидало его спокойное равнодушие.
Потом при первом свидании с д’Артаньяном он сказал ему: вы прекрасно ускользнули, это вам награда за удар шпаги Жюссаку. Правда, остается еще за Бернажу, но не слишком полагайтесь на это.
Де-Тревиль был прав, не доверяя кардиналу и думая, что не все еще кончено, потому что как только капитан мушкетеров затворил за собою дверь, кардинал сказал королю:
– Теперь, когда мы вдвоем, то поговорим серьезно, если угодно вашему величеству, государь. Бокингем был в Париже пять дней и уехал только сегодня утром.
Невозможно представить себе, какое впечатление произвели эти слова на Людовика XIII. Он то краснел, то бледнел, и кардинал тотчас заметил, что снова приобрел верх над ним.
– Бокингем в Париже! сказал король. – Что же он здесь делает?
