— Сана! — зычно выкрикнул брат Нальжан. — Иди сюда, дочка!
Из левой двери дома выбежала молоденькая девушка с глазами точно такого же цвета, как у хозяина дома. Увидев гостей, она будто споткнулась, застыла на месте, смутилась от неожиданности, но поклон, которым она приветствовала путников, все же получился естественным и без излишней робости.
— Сходи позови Куанча, пусть бросает все и спешит домой, — сказал хозяин.
— Он тут рядом, в лесу. Наверное, углей нажег столько, что мне хватит до первого снега. Потом твоя тетка скажет, что вам делать дальше.
В гостевой комнате было чисто и уютно. На деревянном полу желтели искусно сплетенные арджены — циновки из тоненьких камышинок. Очаг был сложен из красивого плиточного известняка. Остальное в гостиной — все, как бывает в такого рода домах: тахта, застеленная цветастым войлоком, на стене — опять войлочный ковер, на полочках у очага — глиняная, деревянная и чугунная посуда, на полу — медный котел и медный тазик для мытья рук. Кубати поразило обилие всевозможных сабель и кинжалов, развешанных по стенам.
— Молодой витязь находится в гостях у кузнеца-оружейника, — улыбнулся хозяин дома. — Зовут этого кузнеца Емуз. А если гостю так больше понравится, то он может считать, что его принимает третьестепенный уорк из ничем не замечательного рода Шумаховых.
— Первостепенных оружейников я ценю выше, чем первостепенных дворян, — прогудел спокойным басом Канболет, снимая с пояса саблю и вешая ее на крюк в опорном столбе. — Некоторые вещи здесь сработаны на славу. И на каждой чувствуется одна и та же искусная рука.
Емуз удивленно поднял брови и склонил набок голову, словно таким способом он мог получше рассмотреть гостя.
— Еще ни один из людей, носящих на ногах сафьяновые тляхстены, не говорил мне подобных слов.
— Подобные слова говорил мой отец. Он не учил меня различать людей по одежде, хотя сам и любил одеваться богато. Звали моего отца Тузаров Каральби. Твоя сестра хорошо его знала…
Емуз медленным движением руки сдвинул шапку на затылок, помолчал немного и сказал:
— Сядем, сын Тузарова. Вот здесь, на эти скамьи у очага. Сейчас нам подадут воды, чтобы ты мог смыть дорожную пыль, а потом, наверное, чем-нибудь слегка накормят.
Впервые за многие, многие дни Канболет вдруг почувствовал тихую безмятежную радость на сердце и желание хоть ненадолго расслабиться и забыть обо всем, что его тревожило.
В комнату вошла Нальжан с кумганом воды. Пока Канболет мыл руки над тазиком, она бросала загадочные взоры на брата. А тот притворно хмурился и делал вид, что ничего не понимает.
Следом за Нальжан в хачеше появилась — прелесть, а не девушка — совсем еще юная красавица Сана. Переступив порог, она сошла, в знак особого уважения и гостю, со своих пхаваков [53] и приблизилась к мужчинам в одних матерчатых ярко расшитых чувячках на крохотных ножках. Смущенно потупив длинные ресницы, она молча поклонилась и поставила на трехногий столик блюдо со сладкими лепешками, засушенными фруктами, чашами с медом.
— Это дочь моя Сана, — сказал Емуз Канболету. Потом, обращаясь к девушке, он добавил:
— Можешь пока идти.
Голос его звучал сурово, но нетрудно было заметить, что эта суровость нарочитая: она никак не вязалась с выражением отцовских глаз.
Девушка еще раз поклонилась и церемонно, то есть не поворачиваясь к гостям спиной, а попятившись, удалилась из хачеша.
— Сестра! — резко окликнул Нальжан хозяин дома. — Что-то я не видел раньше, чтоб моя дочь становилась на пхаваки. Это, конечно, твоя затея? А ты знаешь, я не люблю, когда корчат из себя знатных господ.
Нальжан не на шутку оробела, но все же нашла в себе силы мягко возразить грозному брату:
— Ну мы тоже не простолюдины! — взяв тазик и кумган, она вышла за дверь таким же вежливым манером, как и ее племянница.
Через некоторое время со двора донесся приглушенный смех двух молодых людей, затем в хачеш вошли Кубати и еще один парень в скромной черкеске без газырей, в лохматой шапке из грубой овчины и в шарыках из бычьей кожи. Кажется, юноши уже успели не только познакомиться, но и понравиться друг другу.
Кубати разгреб теплую золу в очаге и стал раздувать тлеющие угли, а его юный приятель положил на пол принесенную с собой охапку дров, снял котел с очажной цепи и вышел.
— Этого моего юного помощника, — сказал Шумахов, — зовут Куанч. Балкарец. Живет у меня с прошлой осени. Сирота. Был крепостным у одного таубия. Не вытерпел унижений, осмелился на одну предерзкую выходку и еле ноги унес. Теперь обучается ремеслу у единственного кузнеца среди кабардинских уорков и единственного уорка среди кабардинских кузнецов.
— Наверное, хороший мальчуган? — спросил Канболет.
— Породнился я душой с этим озорником…
В очаге уже разгорелось веселое пламя. Кубати подложил в огонь еще несколько сухих поленьев и заторопился во двор. В дверях он чуть не столкнулся с Куанчем, который тащил котел с водой, где плавали куски свежеразделанной бараньей туши. Повесив котел над огнем, Куанч предложил:
— Хозяин! У меня уже в саду костер горит. Можно, я жалбаур сделаю быстро? Балкарский, настоящий, хорошо? Ладно? — он говорил по-кабардински бегло, но произношение выдавало в нем представителя другого народа.
— Это печенка, завернутая во внутренний жир? — переспросил Емуз. — Делай. И молодого гостя попотчуй. Ну и, если сами все не съедите, нам тоже принесите по кусочку.
Широкоскулое румяное лицо парня залилось краской. Он укоризненно покачал головой:
— Так можно разве говорить, а?
Емуз добродушно усмехнулся:
— Ладно, иди.
Канболет, наблюдая за всеми этими домашними хлопотами, которые казались ему милыми и трогательными, чувствовал в своем сердце блаженную умиротворенность.
После того как Нальжан поставила перед мужчинами большой кувшин с холодной махсымой, Емуз небрежно заметил, что теперь их на время оставили в покое. Канболет понял: Шумахов хочет послушать рассказ своего нежданного гостя.
— Хорошая махсыма, — похвалил напиток Тузаров, — я такой не пробовал, семь лет…
Емуз снова наполнил резные деревянные чаши.
— Должен я тебе сообщить, дорогой мой бысым[54], а главное — брат Нальжан, которая была не чужой в доме Тузаровых, что имя моего спутника — этого безусого джигита — Кубати, а имя его отца — Кургоко Хатажуков. — Канболет помолчал, глядя в упор на Емуза, и продолжил:
— Ты самый первый человек, которому я открываю эту тайну, не считая одного случайного встречного, которого я, ничего не объясняя, попросил только передать князю, что его сын жив.
