Медлить было нельзя.
К французам под Эгюйоном присоединился Филипп Бургундский, сын Эда Бургундского и кузен герцога Нормандского, молодой рыцарь, исполненный сил и отваги.
Примерно 15 августа произошла стычка, в которой он принял участие; сидя на горячем и своенравном коне, он вонзил ему в брюхо шпоры и бросился вперед.
Но лошадь понесла и во время прыжка через канаву рухнула вниз вместе со всадником, а с земли поднялась только она одна.
Эта смерть произвела сильное впечатление на герцога Нормандского, очень любившего своего кузена, и он совсем пал духом, когда известия о Креси дошли до него вместе с повелением короля, призывавшего его в Париж.
Приказ был категоричен, как мы уже сказали; Филипп не только вызывал сына, но повелевал ему снять осаду; он извещал о смерти своих близких, погибших при Креси и, наконец, писал, что трон немедленно нуждается в помощи всех, и в первую очередь его сына.
Но герцог собрал графов и баронов, воюющих вместе с ним, и спросил, не будет ли трусостью отказаться от осады, которую они поклялись продолжать до смерти.
Все согласились, что в подобных обстоятельствах он должен прежде всего повиноваться королю, своему отцу, а полученный приказ освобождает его самого от клятвы.
После этого решили, что завтра они снимут лагерь и вернутся во Францию.
Можно судить об удивлении осажденных в Эгюйоне, когда утром следующего дня они увидели, как осаждающие, свернув палатки и сложив пожитки, уходят по дороге, ведущей прочь от города.
Когда Готье де Мони это увидел, он приказал своим людям вооружиться и сесть верхом на лошадей, ибо его мысль заключалась в том, чтобы не дать противникам уйти, не рассчитавшись с ними за осаду.
Тогда осажденные Эгюйона со знаменем Готье впереди вышли из города и обрушились на врага: тот не успел полностью свернуть лагерь и еще был занят приготовлениями к отходу.
Нам не нужно прибавлять, что эта вылазка удалась превосходно; англичане, убивая врагов направо и налево, привели в крепость более шестидесяти пленных.
Среди них находился некий знатный рыцарь Нормандии, кузен герцога — имя его история не сохранила, — кого Готье де Мони спросил, по какой причине герцог Нормандский вдруг снял осаду.
— Я этого не знаю, — ответил рыцарь.
— Разве может быть, что этого не знаете вы, родственник и советник герцога? — удивился Готье де Мони.
— Король Франции вызвал своего сына, — лаконично заметил рыцарь.
— Но ведь для этого должна быть своя причина, — настаивал Готье.
— Да.
— Какая именно?
Рыцарь смутился еще больше, потому что осажденные в Эгюйоне еще не знали о разгроме при Креси, и ему было стыдно сообщать им об этом.
— Хорошо, мессир, будьте откровенны, — сказал Готье де Мони; по этой нерешительности пленника он догадался, что с Францией произошло какое-то новое несчастье, и ему очень хотелось узнать об этом. — Наверное, мы обречены судьбой на то, чтобы долго жить вместе. Вы мой пленник, а новость, которую я жду от вас, может быть, стоит половину вашего выкупа, чем, мессир, пренебрегать не следует, ибо в наше время бедная Франция своих рыцарей не обогащает.
— Ну хорошо! — ответил пленник. — Англичане и французы, король Эдуард и король Филипп сошлись в битве.
— Вот оно что? Это правда? И где же?
— Под Креси в Понтьё.
— И что король Эдуард?
— Он вышел победителем, — вздохнул рыцарь.
— Где он теперь? — с улыбкой спросил Готье.
— Осадил Кале и дал клятву не уходить оттуда, пока не возьмет город.
— Благодаря вас за добрую весть, мессир! — воскликнул Готье де Мони.
И он рассказал боевым соратникам все, о чем сообщил пленный.
На другой день Готье де Мони пришел к пленнику и спросил:
— Мессир, какой выкуп вы можете за себя дать?
— Три тысячи экю, — ответил тот.
— Послушайте, я знаю, что в вас течет кровь герцога Нормандского и он вас очень любит. Посему вы заплатите выкуп, который я с вас запрошу, но мне нужны от вас не деньги, вы и без них будете освобождены.
Рыцарь удивленно посмотрел на Готье.
— И сегодня же покинете Эгюйон, дав мне слово исполнить то, чего я от вас потребую.
— Слушаю вас, мессир.
— Так вот! Уже давно я разлучен с королем Англии и жажду его увидеть; я люблю его как сына, люблю так, как и вы любите герцога Нормандского.
Мне здесь больше делать нечего, но я не могу поехать к королю Эдуарду без охранной грамоты и двинуться в путь один. Вот что вы должны сделать, мессир, или, точнее, то, что я прошу вас сделать. Вы отправитесь просить для меня у герцога Нормандского охранную грамоту и двадцать всадников эскорта, доставите ее мне и получите свободу. Даю вам на это месяц. Если через месяц вы не сможете получить эту грамоту, — с улыбкой продолжал Готье, — вы, мессир, последуете примеру Регула, то есть вернетесь и вновь станете влачить свои оковы. Но, будьте уверены, мы будем менее жестоки, чем карфагеняне. Договорились?
— Рассчитывайте на меня, — ответил рыцарь, — я клянусь либо привезти вам охранную грамоту, либо снова стать вашим пленником.
— Поезжайте же, мессир, вы свободны, — сказал Готье.
Через месяц рыцарь привез в Эгюйон письмо, что просил у него де Мони: его по первому требованию предоставил герцог Нормандский.
Наутро Готье, освободив рыцаря от выкупа, с небольшим отрядом двинулся в путь.
Веря в охранную грамоту, Готье нигде не скрывал своего имени; когда же его остановили, он показал письмо герцога и его пропустили.
Однако, прибыв в Сен-Жан-д’Анжели, Готье столкнулся с капитаном, оказавшимся менее сговорчивым, чем другие: либо он не очень верил охранной грамоте, либо истолковывал ее превратным образом, но он пожелал задержать рыцаря и двадцать сопровождавших его воинов.
Готье это вовсе не устраивало, ибо у него не было сил оказать сопротивление. Поэтому надо было спорить с этим очень упрямым капитаном.
Правда, он явно желал дать себя убедить, но при условии, что Готье оставит семнадцать из своих людей заложниками, а с собой возьмет лишь троих.
Необходимо было соглашаться, но в отместку вернуться в один прекрасный день с двумя тысячами солдат забрать семнадцать своих спутников, если не найдется другого способа их освободить.
Готье согласился на все, чего требовал капитан, и поехал дальше с тремя людьми.
Этот эпизод заставил нашего путешественника задуматься, и он стал вести себя осмотрительнее. Но осторожность совсем не пошла ему на пользу, потому что, приехав в Орлеан, он нашел еще более несговорчивого капитана, чем первый; на сей раз, несмотря на все доводы, приводимые Готье, тот не хотел ничего слышать и, не ставя ни во что грамоту герцога Нормандского, просто-напросто объявил Готье и троих его спутников пленниками.
