Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Так подумал Перикл, прежде чем ответить Алкивиаду, осушившему до дна вместительный кубок вина, и всем остальным.

— Сдается мне, мой юный Алкивиад, что ты думаешь в первую очередь не о благе нашего полиса, а о собственной славе. Слава же ради одной лишь славы не делает чести тому, кто ее домогается. Что же касается народного собрания… Да, оно приняло мое предложение — не уступать лакедемонянам. Почему, спросите? Логика проста: разве тот, кто крадет яйцо, не украдет и птицу? Надо ли поступаться малым, рискуя затем поступиться большим?

— Скажи, Стратон, милетяне любят афинян? — неожиданно спросил ритора Еврипид.

— Они восхищаются вашими законами и свободными нравами, вашим всевозрастающим могуществом, расцветом науки и искусства, — весьма уклончиво ответил, вернее, полуответил Стратон.

— Восхищаетесь, стремитесь подражать, но большой любви к Афинам не испытываете, хоть вы и наши союзники, хоть мы и держали вашу сторону в споре с Самосом, — ответил за ритора трагик.

Стратон промолчал — наверное, политика не была его коньком.

— А не любят нас потому, что симмахия переросла в архэ, — заметил Сократ, без стеснения почесывая свой безобразный мясистый, обращенный ноздрями почти к небу нос. — Там, где несколько братьев, к старшему рано или поздно начинают испытывать неприязнь, потому что его удел — повелевать. Города — союзники Афин давненько уж чувствуют себя данниками, и ежегодный форос для них уже не добровольный взнос в общую казну, а откуп, который, в общем-то, все равно кому платить: царю персов или брату старшему Периклу. За смертным приговором преступнику — и то надо проделать неблизкий путь в Афины, дабы здешние дикасты-судьи его утвердили. Какому эллину это понравится, если у него в крови жить самому по себе? Впрочем, мои речи могут не понравиться тебе, Перикл.

— Ты — свободный гражданин свободного полиса, — никак не выказывая своих чувств, подбодрил молодого мудреца Перикл. — Продолжай, мне интересно. Однако позволю себе заметить, что в стае свободных птиц, летящей по небу, впереди обязательно вожак. Как и в войске: пехота — руки, конница — ноги, а полководец — голова. Тело без головы — мертвое тело. Наш союз вовсе не напоминает волка, который женился на овце. Да, мы первые среди равных. Но разве афиняне не заслужили это право? И за все на свете, мой молодой друг, надо платить. Бесплатно поют только птички в рощице. Это надо понимать городам, ищущим защиты и покровительства у Афинской державы. Завтра на нас, имею в виду всех эллинов, опять двинется Мидиец. На что он наткнется? На могучий морской кулак Афин! Нет, мы не обдираем своих друзей, строя, оснащая, вооружая наши бесчисленные корабли. Наоборот, заботимся о безопасности и собственной, и тех, кто с нами дружен. Независимость, согласен, в крови у каждого грека. Но независимость и обособленность — вещи разные. Разобщенность грозит тем, что эллины, глядишь, пересядут с коней да на ослов.

Конечно, в чем-то Сократ был прав, как, собственно, и Еврипид, мысли которого он продолжил. Но и ответные доводы Перикла поражали мощью и неотразимостью.

— Я понимаю, мудрый Перикл, насколько ты радеешь об общеэллинском благе. Но ведь нельзя силком погрузить людей на корабль, отправляющийся навстречу счастью.

— На делосское судно поднимались добровольцы,[167]— парировал Перикл. — И сходни не убирали еще долго-долго.

— Ты имеешь в виду, что вы предлагали всем городам Эллады прислать своих представителей на общеэллинский совет в Афинах? — спросил Аристон. — Если мне не изменяет память, это было вскоре после того, как вы заключили с лакедемонянами тридцатилетний мир.

— Да, любезный гость. Двадцать самых достойных афинских граждан повезли в города Эллады приглашение — мы хотели обсудить дела, представляющие всеобщий интерес: храмы, превращенные персами в руины, требовали скорейшего восстановления; во время войны греки дали обеты богам, и теперь их следовало исполнить; наконец, Наше море[168]должно было стать открытым для всех греческих торговых суден. Спарта на приглашение ответила: «Нет!» Замысел объединить эллинов не удался.

— Принуждать к объединению надо не словом, а мечом! — воскликнул Алкивиад, чье красивое лицо исказила злая гримаса.

— Кажется, ты слегка перебрал вина, — осуждающе сказал Перикл. — Отправляйся-ка лучше спать. Порой, Алкивиад, ты просто нетерпим.

Тот не посмел возразить опекуну.

Аспасия поспешила перевести разговор на другую тему, заговорив о чем-то с земляком-милетянином и Еврипидом, а Перикл неожиданно предложил Сократу:

— Не хочешь ли прогуляться по ночному саду? Пройтись перед сном весьма полезно.

Вдвоем неспешно пошли по обсаженной цветами дорожке мимо неясно темнеющих деревьев. Некоторое время гость и хозяин молчали. Первым заговорил Сократ:

— А уверен ли ты, высокоуважаемый Перикл, что нынешние афиняне не уступают отцам и дедам, которые выдержали натиск мидян и изгнали их из родных пределов?

— Если откровенно, не знаю, Сократ. Ведь подросла молодежь, которая, хвала богам, не знает, что такое война. А ты… Ты в нынешних афинянах сомневаешься?

— Пожалуй, да. И я, наверное, лучше знаю тех, кому имя — народ. Несомненно, ты со сторонниками своими о нем заботишься. Ты хочешь, чтобы каждый гражданин, подобно тебе, был неподкупен. Ты стараешься вырвать с корнем корыстолюбие, мздоимство, взяточничество. Но на деле получается, что половина афинян превратилась в ищеек-сикофантов, воистину достойных трех медяков, а другая половина судит тех, кто не сумел от сикофантов откупиться. Плохо ведь живется, когда ведаешь, сколько вокруг желающих заподозрить тебя в тяжких и не очень тяжких грехах. И еще — афиняне стали ленивы, трусливы, болтливы и жадны.

— Кто же их, по-твоему, сделал такими?

— Власть.

— То есть, и…

— И ты, Перикл, тоже, — не дал договорить собеседнику Сократ. — Афиняне разучились работать — зачем это, если есть рабы и метэки? Афиняне полюбили праздность — зачем суетиться и потеть, если государство щедро на подачки: то мерой зерна снабдит, то протянет несколько оболов на театр. Благо, есть что раздавать, ведь союзники, хоть и кривят рожу, но от фороса пока не отказываются.

— Снабдит мерой зерна… Такое впечатление, что тебе не известно, насколько скудна земля Аттики. Она просто не в состоянии нас прокормить — злак на камне не растет. Разве от хорошей жизни мы прибегаем к клерухиям?[169]

— Это верно. Но верно и то, что дармовщина не может продолжаться бесконечно. Заигрывая с народом и подкармливая его, держава этот самый народ и развращает. Сегодня на агоре слышал: а зачем нам, братцы-афиняне, подставлять головы под короткие мечи лакедемонян, ужели Афины не в состоянии хорошо заплатить наемникам?