Васька снаряжал патроны, огненная вода тихо гудела в нем приятными голосами, и ненец напевал себе под нос песню близкого снега.
Потом поднял взгляд на окно и оцепенел: за мутно-переливчатым стеклом стоял Большой Тойон, Начальник, и, судя по шевелящимся губам, что-то говорил человеку, невидимому Ваське из-за обреза рамы.
У Васьки разом замерло сердце и заныл зад. Потому что в сердце вместо крови втек огромный страх, старый огромный страх, а зад задергался, завизжал пронзительной болью от каждого из пятидесяти шомпольных ударов, полученных год назад.
Ах, как страшно кричал тогда у них в стойбище Начальник!
Расстрелять! Ра-асстреля-ать! Расстрелять!!!
Солдаты убили в то утро из винтовок четырех Васькиных родичей. А всех остальных выпороли шомполами. И Ваську.
Было невыносимо больно, только один раз в жизни Ваське было так больно — это когда его рвала рысь, но рыси он все равно не боялся и убил ее. А теперь сильнее боли был ужасный страх, потому что Васька еще никогда не видел, чтобы один человек убил другого просто так, ни за что.
Васька вообще не знал такой вины, за которую можно убить человека. Но родичей убили совсем ни за что! Ведь по закону тундры голодных и замерзших людей всегда сначала надо накормить и обогреть. А уж потом спрашивать, кто они и откуда. Да если б в стойбище и сначала знали, что к ним пришли партизаны, которые воюют с властью Большого Тойона, их бы все равно накормили, отогрели и дали место в чумах.
Закон тундры не Большой Начальник придумал. И не ему этот закон отменять.
Но когда кто-то рассказал в Архангельске, что стойбище подкармливает партизан, Начальник пришел с солдатами, убил четырех родичей, а всех остальных выпорол шомполами.
И Васька точно знал, что когда-нибудь Великий Дух, давший им Закон, от которого они не отступили, очень сильно покарает Начальника за то, что он их убивал и порол. Они ведь только соблюдали Закон.
Кончилась вскоре власть Большого Начальника, рассеялись белые солдаты по тундре, как волки весной, а сам Начальник — вот он, стоит за окном, как ни в чем не бывало! Правда, не в своей красивой форме, а в солдатской шинели. И не кричит, как в стойбище, а шепчет вполголоса. Но вот он, как есть, — живой, здоровый.
Может, Великий Дух недосмотрел за ним?
Сердце громко стукнуло, рванулось, вытолкнуло из себя вязкий страх и наполнилось снова горячей кровью, и боль перетекла в грудь. И стала ненавистью.
Васька приподнялся, прижал нос к давно немытому стеклу: Начальник, нагнувшись, тихо объяснял что-то бабке Анфимовой.
Начальник знает бабку Анфимову?
Тогда, может быть, это она шепнула ему про партизан на стойбище? Ненцы при ней это обсуждали…
Васька вскочил, накинул на плечи малицу, схватил меховой треух и бросился к дверям. На дворе уже никого не было лишь в проеме ворот мелькнула тень от высокой сильной фигуры Большого Тойона.
И Васька, хоронясь вдоль стен и заборов, сторожко, неслышно, пошел за ним.
Неотступно, как в лесу за зверем, след в след.
Великому Духу тоже надо помогать. Он далеко, плохих людей еще много, за всеми он уследить не может.
Надо ему помочь…
Болдырев и два его помощника неторопливо ехали верхами по улице, разговаривали.
От старого лабаза раздался возглас:
— Э-ге-гей, Андрюшка-а-а!.. — и через улицу к Болдыреву не спеша направился ненец.
Болдырев натянул поводья, всмотрелся в молодого охотника и тоже радостно воскликнул:
— Васька! Герасимов! Откуда ты, братишка?
Остановил коня, спешился и сердечно обнял старинного приятеля, похлопывая его по плечам.
— Ты давно здесь, Василий?
Ненец широко улыбнулся:
— Пять дней, однако. Хозяйку помнишь мою?
— Ну как же!
— Вот велела ситец купить. И еще материю на одеяла, и еще, и еще… Год хороший был — охота большая. А фактория закрылась. Белый купец убежал, следа не оставил, а красный купец заболел…
Болдырев сочувственно покивал головой:
— О-о, это плохо, никуда не годится!
Василий полез за трубкой.
— Как еще плохо!.. Старый купец Солоницын обманывал шибко, но никогда не болел, однако…
— Некогда было, — согласился Болдырев.
Ненец вздохнул, сказал вроде бы равнодушно:
— Сегодня видел его.
— Да, он здесь живет, в городе.
Васька раскурил трубочку, весело заметил:
— Нынче все люди равные, однако, стали, пра-авда. К купцу в дом большой офицер ходит, друзья небось. Я видел. Раньше, говорят, Солоницын перед ним на пузе ползал… А теперь обнимает…
— С офицером, говоришь, друзья? — переспросил Болдырев заинтересованно. — Подожди, говори толком — с каким офицером?
— Ты его не знаешь, Андрюшка. Он уже после тебя приезжал. Ба-альшой был Тойон… Начальник… Четырех родичей моих убил.
— За что?!
— За то, что ваши жили в стойбище у нас… А теперь…
— Интересно, кто ж это такой? — вслух задумался Болдырев.
Узкие глаза Васьки полыхнули ненавистью, но ответил он спокойно:
— Фамилию забыл. Петр его зовут. Его благородия Петр… э-э… Зигимурович…
— Как ты сказал? Петр Сигизмундович, нет? Вспомни фамилию — Чаплицкий?
— Правильно, Андрюшка. Такая у него фамилия, — полузакрыв глаза, невозмутимо сказал Васька.
Хлопнув приятеля по плечу, Болдырев птицей взвился на коня и крикнул:
— Василий, ко мне обязательно зайди! Для хозяйки твоей подарок есть! — и, повернувшись к сотрудникам, скомандовал: — За мной, галопом!..
Всадники спешились перед калиткой дома Солоницына. Болдырев рывком отворил калитку, ведя коня в поводу.
Неизвестно откуда возник бородатый дворник. Болдырев отпихнул его и направился к дому, за ним — сотрудники.
Привязав коней к стойке крыльца, он легко взбежал по ступенькам. Подергал дверь — заперто. Громко, нетерпеливо постучал…
А в горнице были Солоницын и Чаплицкий.
Настороженно прислушались к стуку. Чаплицкий незаметно выглянул из-за занавески в окно. Увидел дворника, размахивавшего руками.
Контрразведчик схватил свой «лефоше», быстро поднялся по лесенке, ведущей на второй этаж, и подбежал к окошку.
Осторожно раскрыв его, увидел внизу трех лошадей…
Чекистов Чаплицкий не видел — они уже вошли в дом вместе с Болдыревым.
— Чека! — грозно сказал Болдырев. — Ну-с, гражданин купец Солоницын…
Солоницын, отворив дверь, испуганно попятился в залу.
— Заходите, заходите, гости дорогие, — затараторил он. — Гражданин Болдырев, милости прошу…
А сам краешком глаза посматривал на лестницу.
— Кто из посторонних имеется в доме? — спросил Болдырев, держа в руках револьвер и внимательно, очень придирчиво осматривая помещение.
