Поэтому Констанция добросовестно следила, чтобы придворные не ссорились, челядь не ленилась, все соблюдали свой христианский и вассальный долг, чтобы растущие при дворе дети, пажи и оруженосцы учились и помогали взрослым, и жизнь семьи, замка, города и государства текла ровно, осмысленно и без помех.
Но стоило разразиться хворям, и существование скатывалось в неуправляемый хаос. Поэтому, когда придворный медик попросил аудиенции, Констанция приняла Ибрагима незамедлительно и очень любезно.
– Светлейшая моя повелительница, позвольте вашему рабу возблагодарить вас за ваши нескончаемые милости и обратиться с нижайшей просьбой – разрешите своему недостойному слуге отбыть из Антиохии с ближайшим караваном.
– Вот как… – растерялась Констанция. – Куда же вы собрались?
– Если будет на то милость Аллаха, я надеюсь добраться до Дамаска.
Она спасла Ибрагима от возмущенной толпы, предоставила ему завидную должность, щедро платила ему, а теперь неблагодарный магометанин надеялся, что Аллах поможет ему бросить страждущих и раненых Антиохии на произвол судьбы? Немало рыцарей поклялись бы муками Спасителя, что только умение неверного сохранило им руку или ногу, не говоря уже о коликах дамы Филомены, которые смог облегчить лишь египетский лекарь! Нет, он стал совершенно незаменимым! Однако можно заставить землепашца пахать, можно даже солдата заставить воевать, но как заставить лекаря исцелять?
– Люди скажут мне, что ничего другого я не могла ожидать, что мусульмане неблагодарны и не имеют понятия о верности, но я не буду так думать, уважаемый ибн Хафез. Я никогда не пожалею, что сумела спасти вас. Наверное, причина в том, что ваша вера запрещает вам лечить христиан, да?
Старик замешкался, засопел, привычным жестом вцепился в бороду:
– О, справедливая и могущественная госпожа, которой я обязан своей недостойной жизнью, ваши слова заставляют меня устыдиться. Нет, многоуважаемая властительница, моя вера тут ни при чем. Аллах запрещает лекарям наносить вред больным, и долг истинного врачевателя – облегчать страдания каждого, кем бы он ни был.
– Тогда в чем же дело, уважаемый ибн Хафез? Может, мы скупо вознаграждаем вас, или с вами плохо обращаются? – Княгиня бросила взгляд на даму Филомену. Всякий, имевший дело с этой женщиной, мог бы обрести неодолимую тягу к дальним странствиям.
– Светлейшая и великолепнейшая повелительница, вы спасли мою жизнь, и ваша щедрость не заслужена мной. Моя благодарность вам безмерна. Но даже лучший медик не может победить собственную дряхлость. Пока не поздно, я хочу позаботиться о будущности своей внучки Фатимы. Когда-то я свел знакомство с эмиром ибн Мункызом из Шейзара, посетившим Александрию. Эмир Усама, мой единоверец-шиит, человек начитанный и мудрый, черпал наслаждение в наших беседах. Оказалось, что он стал правой рукой нового атабека Дамаска Муина ад-Дина Унура. До эмира Усамы дошло известие о том, что я прибыл в Сирию, и, вспомнив о своем недостойном собеседнике, благородный эмир предложил мне место лекаря при дамасском дворе, иншаллах.
Вот как? Оказывается, ее мусульманский знахарь – известный ученый, пользующийся в мире ислама престижем, и знатные эмиры переманивают его к своим дворам? Впрочем, с первой их встречи она догадалась, что ее египтянин – не обычный старик. Антиохия, конечно, не могла лишиться столь сведущего и опытного медика, но как удержать магометанина, которого гонит по миру, как перекати-поле?
– Уважаемый аль-Дауд, я прекрасно помню вашу прелестную Фатиму и боюсь, что Дамаск – опасное место для нее. Имадеддин твердо намерен завоевать этот город. Оставшиеся в живых жители Хомса могут рассказать вам, как им это понравилось.
Старик вздрогнул. Ибрагим аль-Дауд был трусоват, Констанция поняла это во время их первой встречи на рынке. Уже тогда малодушный лекарь трясся от страха за свои с внучкой жизни.
– На все воля Аллаха… Нет ничего, что я ценю выше мира и спокойствия, ибо считаю, что истинный джихад – это борьба со злом в собственном сердце, но прихотью судьбы я, ничтожный врачеватель, больше всего пригоден там, где идут непрекращающиеся войны, – сокрушенно пробормотал Ибрагим.
Неудивительно, что такой слабый и трусливый человек ценил мир. И остальных людей жалел, хоть и язычник. Прав был отец Мартин: каждому созданию может найтись полезное место в Божьем мире, даже Ибрагиму ибн Хафезу, а с его помощью – и Констанции! Если травинка может меч перерубить, то и юная княгиня с помощью араба-шиита сможет спасти Антиохию! Пора Раймонду убедиться, что старательная тихоня способна не только молиться за него, но и принимать государственные решения.
– Достопочтенный аль-Дауд, если вам небезразлична судьба вашего эмира и прочих жителей Дамаска и вы действительно считаете, что я заслуживаю вашей благодарности, то у вас есть редкая возможность совершить доброе деяние на благо Антиохии и Дамаска.
Пораженный Ибрагим уставился на княгиню, забыв, что невежливо смотреть в упор на чужую жену с непокрытым лицом:
– Многоуважаемая правительница, я перед милостями вашей сиятельности в неоплатном долгу и охотно выполню любую вашу волю…
Говорят, неверным чужды все благородные чувства, но в таком случае Ибрагим ибн Хафез аль-Дауд оказался исключением, потому что этому поклоннику Аллаха не были чужды признательность и верность. С тех пор, как Констанция спасла старика, она невольно испытывала к нему полное доверие и, не задумываясь, выпила бы любое горькое снадобье, поданное дрожащей рукой египетского лекаря, так как убедилась, что приверженность ремеслу врачевания полностью заменила старику честь и долг. Аль-Дауд старательно лечил даже заклятых врагов и придерживался убеждения, а точнее – заблуждения, что любой страждущий, даже смертельный враг – прежде всего человек и заслуживает помощи. Но можно ли полагаться на сарацина в переговорах с его соплеменниками?
Констанция рассматривала морщинистые щеки Ибрагима, растрепанные седые кусты бровей, заглядывала в добрые, честные глаза. Этот сын Исмаила удивлял своими добродетелями. Даже свою внучку басурманин любил не меньше, чем иные христианские матери – собственных дочерей. Но главное, ей не к кому было обратиться помимо него: ни один франк не согласился бы поручить юной женщине государственные переговоры, а сами рыцари не торопились предлагать мир Дамаску.
Даже ибн Хафез затруднился поверить в серьезность ее намерений, но поверив, от волнения растерял все французские слова и снова нещадно затрепал свою многострадальную бороду.
– Пожалуйста, не толкуйте ни о каком отъезде, – вежливо, но твердо завершила аудиенцию Констанция. – Если вы и впрямь человек мира, то оставайтесь в Антиохии. Только тут вы действительно незаменимы, и я продолжу защищать вас и щедро вознаграждать вашу верность. Передайте, пожалуйста, мой подарок маленькой Фатиме. Дама Филомена?
