«Бежать? А что тогда с хлопцами? Да и куда? Боже мой, Боже, за что Ты покинул мя?!».
Маленькая, как игрушка, каменная церковка попалась ему на глаза. Вся зеленоватая в лунном сиянии, с двумя-тремя уютными огонёчками в махоньких – с ладонь – оконцах. Крохотная, человек на сорок – по тогдашней моде, только, видно, для своего невеликого тупичка-уголка. Оттуда долетало тихоетихое пение: шла всенощная.
Он миновал церквушку, прошёл ещё немного и вдруг остановился. Словно почувствовал грудью острие меча.
Через низкую каменную ограду он увидел глубокий таинственный сад, весь из света и теней, и девушку с корабликом на голове.
Сыпалась с деревьев роса. Лунный свет лежал на траве. И девушка шла к нему, протягивая руки.
Он припал к ограде. Девушка подошла ближе, и он узрел невидящие, сосредоточенные на чём-то великом и светоносном за его спиной, почти лунатические тёмные глаза.
– Ты? – тихо сказала она. – Я иду к Тебе. Я услышала.
– Я иду к тебе, – это произнес кто-то за него.
– Ты, – повторила она. – Ты. Я почему-то знала. Я чувствовала. Из тысяч невест Гродно Ты изберёшь меня. Иди сюда. Лезь через ограду.
Не помня себя, он перелез. Ноги сами перенесли. Стоял слегка очумевший. И ничего от Бога не было в его обличий. Но она была как слепая, навеки ослеплённая величием Бога, идущего в славе.
И он увидел совсем близко тёмные, нездешние глаза и почувствовал неистовую боль, зависть и свою мизерность. Но она не увидела и этого.
– Какие у Тебя глаза, Боже…
Он вспомнил погоню после свислоцкой мистерии.
– Какие волосы…
И он вспомнил, как лежал на позорной кобыле, готовый к порке.
– Весь Ты стройный и сильный, как олень.
Он смотрел только на неё и потому не заметил, что кто-то также подошёл к ограде.
– Солнце моё, зачем Ты бросило на меня лучик Свой?
Они медленно шли в свет и тень.
…Там, где садовая ограда примыкала к церкви, в густой чёрной тени стоял низколобый сотник и мрачно глядел на них.
Хоромы Лотра в трансепте гродненского замка напоминали покои богатой и не суровой нравом знатной дамы. Каменные стены завешены коврами и гобеленами слегка игривого содержания. Иконы, где они были, изумляли вниманием художников к живой плоти.
А тот покой, в котором сейчас сидел кардинал, был вообще легкомысленным. Широкое, на шестерых, ложе под горностаевым покрывалом, кресла с мягкими подушками, какие-то каменные и стеклянные бутылки и флаконы на греческом столике возле ложа. Запах приторно-горьковатых масел.
Единственными духовными вещами в покое были статуи святого Себастьяна и святой Инессы, да и те давали чересчур подробное представление о мужском и женском естестве.
На ложе раскинулась Магдалина, лениво покачивая перед глазами золотым медальоном. Босяцкий, сидевший в кресле у стены, старался не смотреть в ту сторону.
Возле ног её, также на ложе, сидел Лотр:
– Ты, сотник, подожди. Я вот только сейчас дам приказание братьям-доминиканцам.
Сотник осторожно пристроился у самых дверей на позолоченном, гнутоногом венецианском кресле. За кресло делалось страшно.
– Так вот, пан Флориан, за человеком этим надо следить, чтобы не выкинул чего неожиданного.
Корнила улыбнулся, но те не заметили.
– Возьмите его под присмотр. Приставьте к нему людей… Кстати, взяли этого расстригу-пророка? Этого… Ильюка?
– Взяли.
– Он пророчил пришествие. Он впутал нас в это дело… Ил-лья! Постарайтесь хорошо погладить ему рёбра щипцами… Чтоб знал: пророки в наше время – явление подозрительное. А там можете втихомолку отправить его – куда сами знаете.
– Гладить ещё не гладили, – сказал капеллан, дождавшись, пока Лотр выговорится. – Да и нет надобности.
– Как?
– Да он понял, что был неправ. И мы избежали нареканий в излишней жестокости.
– Что, велье[101]?
– Да мы, видите ли, просто отвели его куда положено и растолковали назначение и принцип действия некоторых приспособлений.
– Такой конь? Испугался? Пророк?
– И кони жить хотят. И потом, он не пророк, а шарлатан.
– Хорошо, – одобрил Лотр. – Пусть теперь приходит еженедельно за толкованиями и пророчит то, что нужно нам… Что там у тебя, Корнила?
– Вдвоём, – донес сотник. – В саду у Полянок. С Анеей, дочкой мечника.
Оба ужаснулись, увидев глаза кардинала.
– Иди, – глухо проговорил тот. – Схвати.
– Думаю, поздно, – ответил Корнила.
Слова его поневоле прозвучали как шутка.
– Выйди, – бросил кардинал женщине.
Та надула губы.
– Тебе говорю.
Марина недовольно поднялась. Покачивая бёдрами, пошла к дверям.
– В-вох, – ни к селу ни к городу молвил Корнила. – Искушение!
Все молчали. Лотр сидел с закрытыми глазами. Белый, как сало. Когда глаза его открылись, они не обещали прощения:
– Дочь мечника Полянки Анея. Святая. Жена пана Христа… И она уверена, что он – Христос?
– Иначе наверняка ничего бы не было, – сказал Корнила. – Она славилась чистотой и честностью. В великой вере жила.
– Замолчи, – шёпотом велел кардинал.
– Знаете, что из этого будет? – Плоские глаза Босяцкого недобро усмехались. – Этот плут теперь не откажется от самозванства. Потому что побоится потерять её.
– Это так, – шёпотом подтвердил Лотр.
– Если она узнает об обмане – плюнет ему в лицо. Он теперь не откажется.
– Убить, – прошелестел Лотр. – Обоих.
Доминиканец улыбнулся.
– Ненадолго же вас хватило. – Он перешёл на латынь: – Говорили о том, что Игнатий, друзья его, я начинаем великое дело. Что Папа, пусть через десять, пятнадцать, двадцать лет, признает нас. Что союз наш будет сильнейшим союзом мира. «Сыновья Иисуса», «Братство Иисуса», или как там еще? Говорили, что сила наша в способности проникать повсюду и действовать втайне. Говорили, что мы не должны опорочить нашего дела явными и открытыми расправами. И вот теперь, чуть какая-то мелочь затронула вас, забыли всё. Напрасно братья открыли вам нашу тайну. Нас мало, мы пока вынуждены молчать и скрываться, как первые христиане. Но горе нам, пропали мы, если встанет в начале нашей дороги такой, как вы. Я вынужден буду поднять голос перед людьми, которые сумеют добиться у папы Льва, чтоб он занялся этим лично и проверил, достойны ли вы места, которое занимаете.
Лотр закрыл глаза.
Монах внушал уже мягче:
– Мне дела нет до жизни и смерти этих людей. Но схватите их тут, убейте – и мы увидим повторение того, что было недавно. И на этот раз нас не спасёт ничего. А если мы и унесем ноги, весь христианский мир пожелает узнать, что тут делается. То, что придёт конец вашей славе, а возможно, и жизни, мелочь. Но то, что дело спасения веры, моё будущее дело, дело моего братства выйдет на свет, – за это не будет вам прощения от властей и Бога. Тут и индульгенции не помогут. Это вам не Тецелево дурацкое обещание[102], это вам не на Деву Марию покуситься.
