«Благословилась, – думал Христос. – Всё равно что с первым встречным. Радуйся! Есть чему радоваться».
Она плакала, обнимая его. Возможно, от счастья.
– Я знала… всегда… Я ждала кого-то… Не купца, которому – деньги… Не смердящего воина… Кто-то явится ко мне когда-нибудь… Но я не думала, что так… Что Ты… Ты явишься ко мне… Почему так долго не прилетал?.. Целых семнадцать лет?
– Недавно только научили, – грустно сказал он. – Когда вылетел из коллегиума.
Он глядел на неё. Она была прекрасна. И она не любила его. Она говорила это другому. Он захлебнулся от ревности и не смог больше молчать:
– Анея… Ты же это не мне… Ты – другому… А я простой школяр, бродяга, жулик.
Она не слышала. А может, не способна была слышать, и слова сейчас сделались для неё лишёнными смысла звуками.
– Не надо, – как глухая, произнесла она. – Я знаю Твоё смирение. Простая холстина, пыль дорог, Воздыхальня, где Ты ниже разбойника. Но я же знаю, кто Ты. И я люблю Тебя. Я никого ещё так не любила.
В возмущении и обиде он оторвался от неё, хотя это и было свыше его сил. Глухая обида двигала им.
– Ты не хочешь слушать. Я пойду.
Она вся сжалась.
– Я знаю, – тихо-тихо сказала она. – Я же знаю, что не достойна Тебя, что это небо подарило мне незаслуженную милость. Хочешь – иди. Всё в Твоей святой воле. Нет Тебя – пусть тогда пекло… Зачем мне жизнь, если меня покинул мой Бог?
И он понял, что она так и сделает. Нельзя было её переубедить. И нельзя, смертельно опасно было не совершить подлости, оставить её и уйти.
Замкнулся круг. И он, разрываясь от презрения к себе и неистового влечения к ней, сдался, поняв, что ничто более невозможно, кроме того, что должно произойти.
«И сказал ей Ангел: не бойся…» – летело издалека, словно с самого неба, пение. Март шагал по земле. И она закрыла глаза и, дрожа, прошептала:
– Поцелуй меня, мне страшно. Но это, наверное, так и должно быть, когда приходит Бог… Я верю Тебе.
«Верит? Мне?» – успел он ещё подумать с непомерным изумлением, но губы его уже припали к чему-то, и этого он ждал всю жизнь, и поплыли ближе к его лицу травы, и остановились, а после, через несчётные столетия, содрогнулась земная твердь.
Летели откуда-то голоса, слышались за стеной шаги, смех и звуки лютни. В лунном сиянии запели молодые голоса:
Боярышник в сумерках синих
На Замковой цвёл стороне.
В то время во двор к дивчине
Чудесный пришёл гонец.
«Люблю», – он сказал ей с печалью,
С любовью и сладкой тоской,
И в небе запели хоралы:
«Девица, Пан Бог с тобой».
Тихий голос говорил, что кто-то любим, мил и желанен. А над всем этим в лунном дыму простиралось бездонное небо, и мигала в нём то белая, то синяя, то радужная звёздочка.
Утром он перепрыгнул через ограду:
– Я приду вечером и заберу тебя.
– Да… Да…
– Навсегда. Только я должен подготовиться.
– Я жду.
…Он шёл улицей, и лицо его было обновлено тем, что с ним случилось. Возможно, потому, что в нахальных когда-то, плутовских глазах жило тихое и доброе сияние.
Ещё издалека он увидел, что навстречу ему движутся двенадцать обеспокоенных апостолов. Но раньше, чем он успел хоть немного приблизиться к ним, на него вывалился из переулка пьяный с утра, страшный и звероподобный в своих шкурах Ильюк Спасоиконопреображенский.
– А-а, Иисус милостивый. – Он еле держался на ногах. – Вот где встретились! Позвольте ручку. Я ж, можно сказать, твой Илья. Тот, про которого ещё Исайя говорил: «Глас вопиющего в пустыне». Я… – и тут он с размаху шлёпнулся в лужу, – Иоанн Креститель.
– Что это за свинья? – брезгливо спросил Тумаш.
– Илия, – сказал Братчик. – Каков предтеча, таков и мессия.
– А я ж… готовил путь твой перед тобой.
Фома-Тумаш подмигнул. Сила-Иаков и Лявон-Пётр схватили предтечу за руки и поволокли. Он пахал ногами землю, делая две борозды.
– Не узнаёшь? Отрекаешься? А я ж тебя в Иордан макал! Ну погоди-и! Пророчил я! Узнаешь ты теперь мои пророчества! Голос Божий был у тех ночных людей! Погоди-и!
Юрась плюнул и пошёл дальше.
Когда все они сворачивали с Мечной улицы на улицу Ободранного Бобра, навстречу им попались два десятка всадников в красных плащах – замковая стража. За ними тащилась обшарпанная закрытая карета, запряжённая парой добрых белых коней.
Христос не обратил на них внимания. Ему было не до того.
…Спустя несколько часов они сидели в покое Юрася и пререкались. Пререкались упорно.
– Женится он, – насмешничал Лявон-Пётр. – Не успел явиться пан Иисус, как он, видите ли, женится. – Табачные глаза Лявона бегали. – Ясно, что здесь такое: брак под кустом, а свадьба – потом.
– Я тебе, Лявон, сейчас дам по твоей апостольской лысине, чтоб языка своего ядовитого лишился, – спокойно ответствовал Юрась.
Конавка утратил равновесие. Заскулил чуть ли не с отчаянием:
– Да ты понимаешь, что это такое будет, твоя свадьба? Ты же сразу как Христос накроешься. Ты же сам недавно говорил, что будешь плыть, куда судьба вынесет, возвышаться, власть брать, деньги брать. – И передразнил: – «Раз уж останусь в этом навозе, pa-аз все они такие свиньи».
– Вчера думал, – отрезал Братчик. – А сегодня гадко мне.
– Иоанна Крестителя помнишь? – нервно спросил горбоносый мытарь. – Злодеи мы. Нельзя остановиться, раз попали, как сучка в колесо. Визжать да бежать. Остановишься – они тебе припомнят, кто ты и что ты. На дыбе вспомнишь, какое оно, вознесение да на небо взятие. Люд тебя на куски разорвёт.
– Как хотите, – стоял на своем Христос. – Я должен…
– Перед кем? – заголосил елейным голосом Иаков Алфеев. – Перед девкой той? Да спи ты с ней сколько хочешь – слова никто не скажет. Благословлять тебя станут, стопы целовать. Ей, думаешь, что-то другое нужно? Ты – Бог.
– Для неё…
– А про нас забыл?! Снова на дорогу?! А жрать что?!
Явтух-Андрей по-дурному зазвенел в кармане деньгами.
– А, деньги, – вспомнил Христос. – Вот тут каждому по четыре золотых… И мне то же самое… Я собрал.
И тут взорвались страсти.
Братчик никогда не мог представить, что десять человек могут так кричать.
– А потом что? Это на всю жизнь?
– Ещё бы казну взять, коней накр… наменять, так тогда ничего. А то… четыре монеты.
– У меня это самая удачная роль, – скрипел Варфоломей. – Платят, как никогда.
– Повезло как, – голова на блюде шевелила толстой губой. – А тебе чего ещё надо?! Жалобщик ты! Енох!
– И я!.. Эва!.. Как его!.. Оно!.. Ну, того!!!
– Любезные, – успокаивал женоподобный Иоанн. – Зачем идти? Он не думает. Добро делает миру и себе.
