Не он один среди собравшихся умолял о прощении, не один он заливался слезами. Слезы блестели на лицах многих монахов, и они не стыдились их. Скорбь и радость наполняли церковь до самых стрельчатых сводов. Со времен трагедии Родоса братья Религии не собирались в таком огромном количестве. И если никто из них не верил, что они когда-либо снова соберутся, то только потому, что каждый из них приехал на Мальту умереть за свою веру. Господь призвал их братию на войну. Огонь и меч — вот священные орудия их веры. Увлеченный в водоворот благоговения, бушующий вокруг него, Орланду принимал эту веру так же ревностно, как и все остальные. Он мечтал умереть за Христа Спасителя. Но инстинкты не покинули его. Он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как капеллан, отец Гийом, выдвигается из угла, с лицом, превратившимся в маску гнева при виде вторгшегося в церковь оборванца. Орланду вскочил на ноги и бросился через притвор в сиреневый свет утра. Он забрал нож там, где он его оставил, у подножия контрфорса, и забежал за угол церкви.
Там, словно вовлеченный в игру, правила и цель которой он и не надеялся понять, его ждал белоснежный пес.
В разгорающемся свете Орланду увидел, что худые бока собаки — ребра виднелись, хотя пса явно хорошо кормили — обезображены свежими ножевыми ранами. Значит, другие уже пытались убить его, но не смогли. Глаза Орланду все еще были влажными, грудь сдавлена рыданием после приобщения к братству рыцарей, и желудок Орланду сжался при мысли об убийстве. Но ведь Ла Валлетт убил своих собак, охотничьих собак, которых любил больше всего на свете. Он убил их ради людей, ради Религии и Бога. Чтобы приманить животное ближе, Орланду хотел выставить вперед руку, все еще обмотанную куском пропитанной жиром шкуры, но обманывать этого пса, как он обманывал злых дворняг вчера, показалось ему низким, даже нечестивым. Он показал борзой нож.
Собака развернулась и побежала прочь.
Орланду побежал за ней.
* * *
Все утро, пока уходила прохлада и ей на смену приходил нестерпимый жар, Орланду преследовал, терял из виду и снова находил следы пса, снова терял и опять находил убегающую собаку. Вперед и назад по Эль-Борго, от Провансальских ворот в гигантском земляном валу до доков Галерного пролива, от Калькары до Сент-Анджело, через рынки и помойки, под солнечным светом и через тень. Пока мальчик и собака мерили шагами все улицы и переулки, сам город превратился в испуганный улей.
Барабаны гремели, горны трубили, колокола звенели. Смятение и суматоха распространились среди жителей. Простые горожане ожидали турок не раньше следующего месяца. Каждое окаменевшее лицо было бледно от страха. Многие разбежались по домам и заперли двери. Другие метались по городу без всякой цели. И все островитяне, жившие за стенами, ринулись к Эль-Борго просить убежища. Крестьяне тащили с собой всю живность, которую можно было использовать в работе или съесть. На ослах и телегах, на собственных каменных плечах они несли последнее зерно, собранное раньше времени, фрукты, снятые подчистую во всех садах. Они вели за собой жен и детей, тащили свои овощи и козлов и те небольшие, драгоценные для них вещи, которые напоминали об их прежней жизни и о том, кем они были. Они несли свои иконы и молитвенники, свою отвагу и страх. И со всех сторон к небу тянулись струйки дыма. Каждая мерка, каждая горсть зерна, которую нельзя было собрать, вся еда, которую было невозможно унести, были преданы огню. Они подожгли землю. Свою собственную землю. Они отравили все колодцы собачьими потрохами, ядовитыми травами и фекалиями. Чтобы ничего не осталось туркам, поскольку турки были уже здесь.
Создавалось впечатление, что вся Мальта горит.
Только один раз Орланду остановился — в гавани, откуда он начал свой путь и где теперь все пришло в бурное движение. Он ничего не пил и не ел со вчерашнего вечера, когда его угощали у жаровни стражники, и вдруг ни с того ни с сего ощутил тошноту. Конские морды и лица людей поплыли у него перед глазами. Он осознал, что стоит на четвереньках, в нос ему бьет земляной запах коровьего навоза, а к горлу подступает что-то кислое. Он прижался лбом к булыжникам мостовой, и его вырвало комком желчи. Потом пара костлявых рук схватила его за плечи и поставила на ноги.
Он закрыл глаза, чтобы прекратилось головокружение, кто-то усадил его на перевернутую корзину. Что-то мокрое и кисло-сладкое затолкали ему в рот, он прожевал и проглотил. Желудок дрогнул, когда в него провалился намоченный в вине хлеб. Орланду почувствовал, как он упал, а потом костлявые пальцы снова сунули ему в рот хлеб. Тошнота и головокружение отступили так же быстро, как и пришли. Орланду заморгал и увидел своего спасителя.
Глаза старика были ясными, словно глаза ребенка, крючковатый нос едва не касался щетины на остром подбородке. Орланду узнал его сразу же. Это был Омар, старый карагоз.[63] У него за спиной стоял крошечный обшарпанный театрик — единственное его ремесло. Этот карагоз был неотъемлемой частью доков, сколько помнили жители. Некоторые утверждали, что Омар жил здесь раньше, чем пришли рыцари. Он был самым старым человеком, какого знал Орланду, даже старше Ла Валлетта и Луиджи Бролья; вместе с другими детьми, да и со многими пожилыми моряками и портовыми грузчиками, Орланду часто хохотал над ужимками кукольных теней, которые старик приводил в движение на фоне муслинового экрана. Не считая рабов, закованных в цепи, Омар был единственным турком на Мальте. Никто не знал, как он сюда попал, почему остался, наверное, теперь и сам Омар этого не знал. Он был совершенно безобиден, он смешил людей, и, кажется, всем было наплевать, что он мусульманин. Еще его считали сумасшедшим, поскольку он жил один в бочке и сопровождал игру своих бумажных марионеток такими рыками, визгом и бульканьем, какие не под силу воспроизвести нормальному человеку.
— Ага! Ага! — захихикал Омар, указывая на шрамы на руках Орланду. — Это собаки. Собаки!
За искаженными мальтийскими словами последовали раскаты замечательно похожего лая, которые завершились горестным воем и беззубой ухмылкой. Орланду кивнул. Омар дал ему еще хлеба с вином, и Орланду съел.
— Великий магистр знает. Он знает все! — Омар указал на башню форта Святого Анджело. — Они пляшут под его дудку! Турки! Римляне! Демоны! Все! Они служат его воле. Да!
Орланду, сбитый с толку, согласно кивнул, как делают обычно, разговаривая с сумасшедшими.
— Собаки, мужчины, дети, женщины, пуф! — Омар изобразил руками взрыв, потом вычурным жестом стряхнул с них воображаемую пыль и показал пустые руки. — Собаки подают пример! — Он жестами показал, будто затачивает нож. — Магистр плюет на точильный камень. Вот!
