— Мир грез! Ага! Ага! Да!
Орланду повернулся к Омару. Карагоз показывал беззубые десны и переступал с ноги на ногу, словно он сам руководил происходящими событиями, поставил их, как пьесу в своем театре теней.
— Да, — согласился Орланду, нисколько не понимая, о чем толкует старик. — Мир грез. — Он пошарил взглядом по булыжникам, отыскал свой мясницкий нож и поднял его. — Спасибо. — Он склонил голову. — Мне надо идти.
Омар пробежал по воздуху пальцами каким-то паучьим движением.
— Белый джинн! Да! — Он дважды гавкнул и завыл.
— Да. — Орланду кивнул. — Мне нужно идти.
Он пошел прочь.
— Сад из… — Мальтийский[64] Омара подвел его.
Но, как и у многих обитателей Большой гавани, как и у самого Орланду, голова Омара была полна обрывков дюжины языков. Эль-Борго был вавилонским столпотворением. Омар вскинул вверх руки, показывая, как растут травы, потом сделал жест, будто бы вливает что-то себе в горло, а потом он скривил лицо, словно проглотил что-то очень горькое.
— Le jardin du physique, — произнес он по-французски.
Орланду кивнул: он хорошо понимал французский язык.
Омар снова перешел на мальтийское наречие.
— Дом итальянцев. Да!
На задворках одного из Итальянских обержей был отгороженный стеной сад с лекарственными растениями, где отец Лазаро, глава госпиталя «Сакра Инфермерия», выращивал травы и кусты, обладающие целебной силой. Госпитальеры ведь были не только самыми великими воинами в мире, но и самыми лучшими целителями. Но что хотел сказать старик? Омар махнул рукой в переулок, но белой борзой там не было.
— Dans le jardin! Белый джинн! Да!
Омар закинул голову и завыл, обращаясь к небесам.
* * *
Орланду было нечего терять, а сумасшедшие часто знают то, что неизвестно людям нормальным. Он двинулся через охваченный паникой город в сторону сада с лекарственными травами. Североафриканское солнце было одновременно и безжалостным, и отчаянным, он был благодарен за тень узким улочкам. На тех из них, которые никогда не мостили и не выкладывали плитками, где жили простые люди, взбитая им пыль поднималась тучами, оседая на волосах, на языке, на его обносках. Каждый метр улицы был забит беженцами, ищущими пристанища для своих семей и живности. Орланду посматривал на их пожитки с насмешкой, но они же — крестьяне, по природе своей робкие и непривычные к войне, чего же от них и ожидать. Рыцари их защитят, рыцари и другие военные люди, soldados particular, испанские tercios, мальтийское ополчение, убийцы собак, такие как он. Он подал им пример, шагая высоко подняв голову и не выказывая страха. Он пробивал себе дорогу к обержу.
Каждый ланг Религии имел свои собственные обержи. Все младшие рыцари и сержанты ночевали в аскетических общих спальнях. Командоры и старшие рыцари имели собственные дома, купленные на spoglia, наградные деньги, полученные с пиратских набегов. У итальянцев, самого большого и богатого ланга, было несколько зданий, включая их собственный госпиталь на берегу Галерного пролива. Стена сада отца Лазаро при Итальянском оберже была шесть футов в высоту. В дальнем конце виднелись железные ворота.
Орланду поглядел в щель в воротах. И точно, белая борзая стояла под дальней стеной, обгрызая нежные листочки с темно-зеленого куста, словно собираясь залечивать раны. Верность долгу лежала на душе Орланду тяжким камнем. Он не мог сбросить его. За то, что проник в сад без спроса, ему грозила порка или даже заключение в казематах Святого Антония, но если он попросит разрешения, ему наверняка будет отказано. Кажется, собака избрала своим убежищем этот сад по тем же соображениям. Он поднял щеколду и открыл ворота, борзая обернулась, посмотрела на него, наклонив вперед торчащие уши, ее изящное тело замерло.
Орланду закрыл за собой ворота.
Он пошел по дорожке между растениями. Подойдя ближе, он в первый раз разглядел глаза собаки. Они были большие, влажные, черные, как оливы у церкви Святого Петра. Они были наполнены невыразимой тоской. Эти глаза уязвили его в самое сердце. В последний момент собака упала на бок и забила по воздуху лапами, словно в надежде, что ей почешут живот и это приглашение поиграть спасет ей жизнь. Орланду с изумлением увидел, что собака, которую он все это время считал кобелем, оказалась сукой.
Орланду опустился на корточки, собака вскочила на ноги и прижалась узкой мордой и длинной белой шеей к его груди, она высунула розовый язык и тяжело задышала от жары. Орланду обнял ее. Она была сплошные кости и мышцы, но ее шерсть была нежной, как бархат, он чувствовал, как бьется под его рукой ее сердце. Нож дрожал у него в руке. Не будет большим грехом, если он выскользнет обратно за ворота и оставит ее здесь, в тени.
— Да простит тебя Господь.
Орланду опустился на одно колено и развернулся, прижимая к себе собаку еще сильнее. В двери в задней стене обержа стоял монах. У него были редкие волосы, свисающие седыми прядями. Голос у него был добрый, а глаза такие же тоскливые, как у собаки. Орланду узнал отца Лазаро, потому что Лазаро много лет назад выходил его от детской лихорадки. Не многие рыцари удосуживались выучить мальтийское наречие, потому что это был язык «маленьких людей», но, поскольку главными пациентами были крестьяне и горожане, отец Лазаро бегло говорил по-мальтийски. Он был не рыцарем ордена, а капелланом. Он подошел к Орланду.
— И еще прими мою благодарность, — сказал он. — К своему стыду должен признать, что эта обязанность оказалась для меня слишком болезненной, я не смог набраться храбрости исполнить ее.
— Она ваша, отец? — осмелился спросить Орланду.
— Я взял ее, потому что она не выказывала особенной расположенности к охоте. Прошлой ночью я отправил ее в город, чтобы кто-нибудь другой, кто-то вроде тебя, взял на себя ответственность за ее судьбу. И за это я прошу прощения.
Орланду склонил голову. Сейчас его сердце колотилось так же часто, как и у борзой. Он осознал, что его ноги в запекшейся грязи, штаны и рубаха разодраны, вонючий кусок овечьей шкуры примотан к руке, и все в нем в отличие от кроткого святого монаха кричит, что он наемный убийца.
— Отец, прошу вас… — В горле у Орланду пересохло, и он сглотнул. — Прошу вас, выслушайте потом мою исповедь.
Лазаро встал рядом с ним и положил ладонь ему на голову. От этого прикосновения по всему телу прошла волна целительного утешения.
— Ты не должен идти против своей совести, — сказал Лазаро, — потому что это будет означать, что ты ослушался Бога — уж лучше ты ослушаешься нашего великого магистра.
— Как ее зовут, отец?
Лазаро убрал руку, и таким образом, как показалось Орланду, он решил судьбу борзой собаки.
