— Римляне этим не занимаются.
— Но я хочу рисовать!
— Знаешь, Гай, если тебе суждено быть художником, ты им станешь, даже если отправишься служить в легион. Судьба всегда приведет человека к его цели. Но если Судьба против, ты можешь родиться в Афинах в семье лучшего живописца, но не напишешь ни одной картины.
Гай закусил губу. Он едва не плакал. Он готов был погибнуть, лишь бы ему позволили написать эту фреску.
* * *
На другой день Гай зашел к Марку, и друзья часа два обсуждали, стоит ли Гаю ехать служить к Траяну (Гай даже не знал, где Траян нынче — в Верхней Германии, Паннонии или Нижней Мезии, но любая из этих провинций считалась жуткой дырой, где обитали одетые в шкуры кровожадные варвары). Марк уверял, что ехать не стоит, что карьера адвоката вполне подойдет Гаю.
— Вон, глянь на Авла, тот скоро в люди выбьется! — предрек Марк.
Гай пожал плечами: в успехе Авла он сильно сомневался. Отец сказал, что Авл Эмпроний летает как курица — прыгает с забора прямо в грязь. Разумеется, этих слов Гай не стал передавать Марку, но даже сомнительное пожатие плеч обидело приятеля, тот надулся, буркнул: «Иди, куда шел», — а сам демонстративно взял кожаный мяч и пошел искать друзей для игры.
Гай отправился к булочнику, отдал по поручению отца весь накопившийся долг и, положив в корзину свежий, только что выпеченный хлеб, вприпрыжку помчался домой.
* * *
— Гай, это ты? — Осторий вышел в атрий и остановился.
Вместо Гая он увидел центуриона преторианцев и с ним восемь гвардейцев с красными щитами, на которых золотом горели нарисованные скорпионы. Центуриона Осторий знал, хотя и весьма отдаленно.
Он почти не удивился визиту. Полчаса назад письмоносец, закутанный в плащ, под капюшоном скрывавший лицо, принес Осторию таблички, где на воске была нацарапана одна фраза: «У Домициана есть список врагов, ты и твой сын в этом списке».
Кто отправил письмо, кто предостерегал — неведомо. Осторий подумал, что Плиний рискнул. Впрочем, неважно. Осторий послал Клемента искать Гая. В тот миг он надеялся, что в запасе есть несколько дней, они успеют бежать. Оказывается, не было и часа. Время истекло, вода в клепсидре остановилась.
— Это не тот Гай… — прошептал Осторий, закладывая левую руку за пояс.
В правой он держал тупой учебный меч — ждал Мевию на очередную тренировку.
Но она задерживалась. Или ее тоже предупредили? Или арестовали уже?
— Решил сопротивляться? — спросил центурион.
— Это учебное оружие.
— А-а… — протянул центурион, как показалось Осторию, с облегчением.
— Меня приглашают в суд? Кто обвинитель?
Центурион буднично, без тени торжественности в голосе произнес:
— Гай Осторий Приск! Император Домициан Август приказывает тебе умереть. Ты можешь избрать смерть по своему усмотрению.
— Значит, даже суда не будет?
— Он уже был. Приговор вынесен.
— Я что-то не слышал.
— Ты можешь броситься на меч.
— На этот? — Осторий поглядел на тупой макет в деснице.
— Я подожду здесь, а ты удались к себе в комнату и попроси раба тебе помочь. Император Домициан милостив как никакой другой правитель.
— Кого просить? О чем? — пожал плечами Осторий.
Он и сам не знал, зачем тянет время. Нет, он не боялся, даже сердце не участило биение. Просто как-то трудно было осознавать, что это все, конец, и это чудесное бодрящее римское утро — последнее.
— Слуг по-про-си по-мочь, — втолковывая, будто маленькому, по слогам повторил центурион.
— Клемента, что ли? Он даже меч не сможет держать ровно, не то что вонзить его мне в горло… а я…
— Тогда встань на колени, чтобы мне было удобнее, — сказал центурион, несколько раздражаясь. Он полагал, что Осторий будет покладистее, умрет без проволочек. Все сделает сам, чисто. Он же военный трибун! Десять лет отслужил в войсках!
Центурион преторианцев скривился: если убивать самому, то перепачкаешься в крови, придется потом мыться. Да и на тунику наверняка попадут брызги. Центурион снял плащ, чтобы хотя бы его не испортить.
Осторий вновь поглядел на клинок.
— Зачем я буду лишать вас работы, ребята? Гай вот-вот должен вернуться. Ведь вам за это платят — и гораздо больше, чем простым легионерам. Так что извольте, потрудитесь, отработайте свой хлеб.
— Тебе приказано! — взревел центурион. Но в этом реве послышалась растерянность.
— Я всю жизнь подчинялся приказам. — Осторий не заметил opa и продолжал говорить тихо и медленно, будто сам с собой. — И того же требовал от других. Но этот последний приказ исполнять не собираюсь.
— Убить! — Центурион махнул палкой из лозы, указуя цель.
Один из гвардейцев обнажил клинок и шагнул к Осторию, решив, что учебный тяжелый меч не слишком удачное оружие для боя. В следующий миг, оглушенный, он валялся на песке, а Осторий, вооружившись боевым мечом поверженного, встречал уже сразу двоих противников…
— Плохо! Плохо деретесь! — засмеялся Осторий, когда его меч вошел в плоть нападавшего справа гвардейца. — Клянусь Юпитером, даки лучше… — На слове «лучше» клинок Остория пронзил тело второго бойца.
Ему вдруг представилось в этот миг, что он в Британии, и впереди, окруженный толпами варваров, стоит знаменосец когорты со штандартом, и вокруг кучка уставших израненных солдат. Осторий должен пробиться к ним и спасти знамя. Это же так просто — истребить сотни варваров во славу Рима! Погибнуть, но спасти честь. Спасти сына!
— Бар-р-ра!
* * *
Клемент успеет его предупредить. Пусть бежит!
Еще издали, подходя к дому, Гай понял — дело неладно. Навстречу ему попались человек двенадцать, они мчались, что-то вопя. Кажется: «Стража!»
Сначала Гай подумал, что рухнул ветхий дом-инсула,[86] одна из тех многоквартирных развалюх, в которые и заходить страшно на мгновение, не то что жить или спать. Потом понял, что ошибся.
Что-то случилось с его родными пенатами.
Во-первых, в привратницкой не было старика с его псом. Дверь в дом, распахнутая, висела на одной петле. И еще — в конце улицы толпились люди, но к дому никто не подходил. Окна в лавке торговца маслом были закрыты щитами. Старый дом источал печаль и уныние.
Внезапно из дверей вышел центурион преторианцев, он держал шлем под мышкой и все время отирал какой-то тряпкой лицо: пот с него так и катился.
В тот миг Гай понял, что произошло. Но это понимание повисло как-то отдельно. Он не мог допустить его себе в сердце, не мог поверить, что это случилось. Почему-то запомнились детали — все, до малейшей, — красное, потное лицо центуриона, его нелепые рыжие вьющиеся волосы (наверняка в шлеме он выглядел совсем иначе), его крупный пористый нос и светлые маленькие глазки.
