— Бери его, — сказала Мериамон. — Он принадлежит тебе.
— Я не обязан ехать, — сказал Николаос. Он много выпил за обедом и выговаривал слова с особой тщательностью, но на ногах держался довольно твердо. И он был не там, где ожидала Мериамон, — с друзьями царя, снова становясь одним из них. Он пробыл там недолго, а потом пришел в шатер Таис.
Гетеры не было, она пировала со своим возлюбленным и остальными царскими друзьями. Мериамон была одна, как она любила, спокойно проводя время с Сехмет и своей тенью, стараясь не думать о том, что произошло в этот день.
Нико смотрел на нее мрачно, как в первый раз, когда она увидела его, удивительно высокий и удивительно чуждый, в облаке винных паров и цветочного аромата. На голове у него был венок. Он принес кувшин вина, обняв его покалеченной рукой, и две чаши. Нико посмотрел на нее сверху вниз и сказал то, зачем пришел:
— Я могу остаться, если нужен тебе.
— Ты мне не нужен.
Он сел возле нее. Сехмет тут же вскочила ему на колени. Ее не смущало, что он потянулся над ней, чтобы наполнить чашу и передать Мериамон. Потом он наполнил другую и поставил кувшин на стол.
Они не стали пить. Они сидели почти рядом, но это ничтожное пространство могло оказаться широким, как дамба Александра.
— Почему ты не со своими друзьями? — спросила она.
— Почему ты не была на пиру у царя?
— Я не голодна.
— Ты никогда не бываешь голодной.
Мериамон, нахмурившись, смотрела на чашу в его руках. На дне ее был изображен сфинкс, смутно просвечивавший сквозь вино.
— Я ела. Филинна ела вместе со мной.
— Хорошо.
Она поднесла чашу к губам. Вино было крепким, как любили македонцы: темное, сладкое и едва разбавленное.
— У персов есть поговорка, — сказал Нико, — если ты должен принять решение, сначала обдумай его на трезвую голову. Потом обдумай его пьяным. Если получится одно и то же, значит, решение правильное.
— Я думала, надо наоборот: сначала пьяным, потом трезвым.
— Это все равно.
— Мне много не выпить, — сказала Мериамон.
— Я могу выпить за троих.
И он принялся за дело. Мериамон поймала его руку с пустой чашей и накрыла ее ладонью.
— Думаю, с тебя хватит, — сказала она.
— Я останусь, если я тебе нужен, — повторил он.
— Я же сказала, что нет.
— Кто будет заботиться о тебе?
— А кто делал это, пока царь не навязал меня тебе?
— Он не…
Это была неправда, и он знал это. Мериамон отставила обе чаши, полную и пустую.
— Почему ты не уходишь? Тебе же нужно собраться. Выезжать нужно до восхода. Ты ведь знаешь, каков царь. Если ты опоздаешь, он не будет тебя ждать.
— Я не опоздаю.
— Ну так иди.
— Нет, — отвечал Нико.
Она попробовала подтолкнуть его, но он сидел, как вкопанный. Мериамон топнула ногой.
— Убирайся из моего шатра!
— Нет, — отвечал он.
Он смеялся над ней. И негодница Сехмет у него на коленях зевнула ей прямо в лицо.
— Ты мне не нужен! — закричала она. — У меня есть Клеомен!
Это его остановило. Он ревновал. Она смеялась.
Он поднялся. Ее голова едва доставала ему до груди.
— Что же ты за грек, если предпочитаешь остаться с женщиной, вместо того чтобы идти сражаться? — насмешливо сказала она.
Его проняло. Он открыл было рот, потом закрыл. Можно было сказать очень много или ничего. В конце концов он не сказал ничего.
Вино он унес с собой. Но чаши остались.
Мериамон взяла полную. Пары вина кружили ей голову. Она осушила чашу.
Царь выехал до рассвета. Мериамон не видела, как он уезжал. Она вернула Нико его гордость. Она не хотела смотреть, как он взял ее.
— Он не взял Тифона, — сообщил Клеомен, который был там, завидуя царским конникам, как всякий очень молодой человек. — Он поехал на одном из царских коней, на большом сером.
Мериамон перевела дыхание. Она осматривала человека, который обгорел во время нападения брандера. Он был последним из тяжелораненых, единственным, кто еще не умер. Мериамон сумела улыбнуться ему. Он не мог ответить улыбкой: весь низ его лица был словно расплавлен, а теперь засох, но глаза смотрели живо.
— С помощью богов ты выздоровеешь, — сказала она ему и похлопала его по необожженному плечу, потом перешла к следующему пациенту.
Клеомен шел за ней, радостно болтая.
— Аминтас на верху блаженства: он сможет ездить на Тифоне, пока нет Нико. Все утверждали, что Нико поедет на своем коне и погубит себя. Все, кроме меня.
— Почему? — спросил раненый, которого перевязывала Мериамон. Ему в бедро попала стрела, и, несмотря на все старания Мериамон, рана начала гноиться.
— Александр запретил, — ответил Клеомен. — Даже Нико слушается Александра.
Мериамон фыркнула. Никто не заметил. Раненый дернулся.
— Спокойно, — прикрикнула Мериамон, и он замер, судорожно сжав край одеяла. Она немного успокоилась. — Все, — сказала она, — теперь все.
Она могла бы сказать так и Нико, но он ушел. Его собственный мир забрал его, его война и его царь. Если боги будут милостивы, он вернется, но не к Мериамон. Зачем? Он был ее стражем постольку, поскольку не мог делать ничего другого, более подходящего. Теперь же он был снова целым.
Так же, как и она со своей тенью, скользившей за ней по пятам, и со своей целью, от которой она не отказалась, хотя Александр одержим безумной идеей взять Тир. В ее судьбе не было места для могучего и сердитого македонского дуба.
Известие пришло достаточно быстро. Александр налетел на тирских бандитов, как гнев небесный, сломил их волю, положил конец их набегам и пошел дальше, к Смидону. Там, сообщали гонцы, он нашел флот и привел его к присяге. Во всех гаванях от Арада до Кипра строились, оснащались и собирались корабли.
Отряды галер, рассказывал посланный, собирались именем Александра. Мериамон была в лазарете, когда гонец пришел туда. Он натер ногу, она загноилась, и, хотя беспокоила его мало, когда он ехал верхом, Пармений послал его к врачам, коль скоро задача его была выполнена.
Гонец так бы ничего и не сказал, но Мериамон дала ему вина с маковым настоем, чтобы он сидел спокойно, пока она вскрывает нарыв, и, кончив стонать, он слово за словом выболтал все известия, которые привез. К счастью, не громко. Если у Тира были шпионы — а кто знает, может быть, кто-то из людей в лазарете служил Тиру? — они бы дорого дали, чтобы узнать, какие силы может собрать против них Александр.
Если кто-либо мог взять их город, то только Александр. Даже Мериамон никогда не сомневалась в этом.
