– Хорошо, я не в гневе на тебя. Приказываю в знак отличия, если позволит мессир учитель, облачиться тебе, Годфруа Рыжий-Леви, в желтые цвета, что так подходят к твоим рыжим волосам. Вы не против, мессир Антуан? – перевел разговор на Антуана де Сент-Омера принц.
– Нисколько не против, сир. Только вот беда, наш молодец не рыцарь, чтобы выбирать себе цвета. Хотя.. – Старик в задумчивости посмотрел на опешившего Годфруа. – Гербов на его щите и сюркоте не вижу, значит, и нарушения нет. Спросите-ка Вы, сир, еще у наших герольдов, нет ли у кого простого желтого герба в Европе, чтобы нашего малого не обвинили в незаконном присвоении чужого родового знака.
– Очень Вам признателен за мудрый совет, мессир наставник, сегодня же обязательно поговорю с нашими королевскими герольдами.
Принц повернулся к растерянному Годфруа и сказал:
– Молись, грешник, чтобы ни у кого не было подобного родового знака, иначе быть тебе повешенным на стене замка.
Принц повернулся и пошел взять коня под уздцы, чтобы ехать в замок.
«Ну и влип! Свалил принца, украл чужой герб! Да откуда же я мог знать, что это чей-то родовой символ!» – Думал, чуть не плача, бедный Годфруа.
Вдруг сзади кто-то подошел и положил руку ему на плечо. Это был мессир Антуан.
– Не расстраивайся, сынок. Сдается мне, что нет ни у кого такого знака. Так что спи спокойно. Запомни напоследок, что я скажу. Верь в своего господина и не предавай его никогда. А рыцарем ты станешь, я в этом уверен. Верь мне, старику, – сказал Антуан де Сент-Омер мальчишке.
– А теперь, лентяи и бездельники, марш бегом в замок! Время молиться и приводить оружие в порядок, бездельники! – Зычно прокричал на остальных рыцарей мессир Антуан.
Годфруа побежал ловить свою лошадь, чтобы успеть до вечерней службы и ужина почистить оружие и амуницию свою и принца, ведь обязанности конюшего принца с него никто не снимал. Всю дорогу в замок, а потом во время чистки оружия, лошадей и амуниции, его преследовала одна навязчивая мысль: «Неужели ему позволят носить свои собственные цвета, словно какому-нибудь рыцарю, или его повесят за наглое присвоение простолюдином знаков дворянского рода?». Годфруа гнал мысли от себя и в часовне замка, где все ученики и другие рыцари, находившиеся в замке для охраны, слушали вечернюю службу священника.
За ужином в большой столовой замка, полной веселья и шуточек молодежи, Годфруа пытался не подавать своим видом никому подозрений на счет своих переживаний. Но, это ему не удалось. Буквально через несколько минут после начала ужина, кто-то громко объявил тост: «За храброго и непобедимого Годфруа Рыжего!». Этим, привел его в еще большее смятение. Отовсюду его подкалывали шуточками типа – «как ты мог поднять меч на сюзерена», или еще хуже, как раз о том, чего он больше всего опасался – о присвоении им цветов для военного платья. После ужина, когда мессиры рыцари и остальные из отряда принца люди разошлись спать, к Годфруа, стоящему на воздухе во внутреннем дворе замка, подошли его знакомые, с которыми он успел сдружиться за время обучения военному искусству у мессира Антуана. Это были Готье де Перш, а также бастарды Этьен де Лош, Морис де Шамбор и Франсуа де Кавернэ. Молодые люди, переживая за своего товарища, пришли успокоить, как умели, беднягу Годфруа.
– Успокойся, Рыжий. Ну не должны тебя повесить на стене, малость выпорют, и все дела! – Пытался неуклюже заговорить, прорвав пелену напряженного молчания, де Перш.
– Да, Рыжий, наплюй на всё! Мы сами, ты ведь знаешь, такие же, как и ты безродные и неприкаянные! – Вторил Франсуа де Кавернэ. – Брось, не думай о плохом.
– А я, когда жил у своего двоюродного дяди, епископа Адемара, много смотрел картинок с гербами рыцарей. Так вот, я не припомню, чтобы у кого-либо из дворян в Европе, был пустой щит. Встречались мне полосы, стропила, ромбы, квадраты, кресты, треугольники, но это символы, а пустого щита не бывает. Значит, нечего тебе и переживать! – добавил Этьен де Лош, самый образованный воин из прибывшей четверки.
– Ты правду мне говоришь, или так, для красного словца? – Спросил Годфруа, чувствуя, как слабый лучик надежды проник в его сердце. – Я не опозорил принца и себя, самовольно выбрав себе цвета?
– Да нет же! Нет! – Почти одновременно ответили ему его друзья.
– К тому же Гоше, рыцарь и помощник мессира наставника Антуана де Сент-Омера, а он человек опытный и грамотный, не зря его мессир наставник держит за писаря и чтеца, сказывал мне сегодня по секрету, что мессир наставник пойдет после вечерней службы к своему знакомому архивариусу геральдической палаты Королевства, умному и знающему человеку, чтобы самолично уточнить на счет твоего цвета. – Вставил, наконец-то длиннющую тираду, молчун и тихоня Морис де Шамбор, самый, наверное, верный и надежный приятель Годфруа из этой четверки ребят.
– Спасибо, друзья мои! – Поблагодарил товарищей Годфруа. – Прошу Вас, идемте спать. Завтра у нас много важных событий! Моя виселица, выступление в долгожданный поход и куча будущих приключений, дожить бы до вечера завтрашнего дня, остальное уже будет не страшно…
Париж. Королевский дворец. Середина июня 1098 года.
Филипп в последнее время, если так можно было описать его состояние, совершенно обленился, погрузившись целиком и полностью в свою любовь. Он напрочь забыл о многих обязательных для короля вещах, процедурах отправления властных полномочий, практически перестал вникать в дела по управлению своими землями, мало охотился и совсем забросил торжественные выезды к своим соседям-вассалам. Филиппа больше всего интересовали его эмоции, чувства и наслаждение прекрасными часами, днями и неделями, которые он проводил вместе с Бертрадой. Её прекрасные, горящие и зовущие глаза закрыли для Филиппа весь мир, погружая его в пучины страсти, сжигая его целиком и без остатка. Мишель де Немур и Рено де Вилльбеон практически в одиночку пытались, как могли, поддерживать порядок в домене, призывать к порядку зарвавшихся рыцарей-грабителей, орудовавших прямо возле ворот Парижа и на его оживленных торговых дорогах. Честно говоря, последнее давалось им с большим трудом…
Но, сегодня Филипп проснулся с каким-то решительным настроем. Прекрасное летнее утро, свежий воздух и упоительный завтрак в постели с Бертрадой, на удивление короля, настроил его на рабочий лад…
– Милый… – нежно проворковала своим приятным голоском Бертрада. Филиппа, прямо, завораживала ее удивительная интонация голоса. – Филипп. Мне тут одна фрейлина, случайно, проговорилась, что мессир Гильом Английский слишком уж усердно взялся за дело войны с нами…
Филипп поднял голову, задумчиво посмотрел на Бертраду. Он не расслышал часть ее слов, увлекшись ароматами приятного летнего утра.
– Прости милая…. Повтори, пожалуйста, честно говоря, я не расслышал…
Бертрада хотела, было, надуть губки и изобразить обиду, – она просто обожала, когда Филипп начинал ее успокаивать, но, решила сдержаться и повторила:
– Милый. Король Англии, как сказывали мне фрейлины, в конец обнаглел! Он замышляет какие-то подлости и желает лишить нас короны? Это так?..
Филипп вздохнул. Ему сегодня, что-то не хотелось рассуждать о политике:
– Это верно, но… отчасти, милая. Ничего страшного…. Король Гильом заключил с нами мирный договор, он отказался от притязаний на французскую часть Вексена, обещал уважать и защищать права паломников, убывших в поход…
– Ерунда! Это полная ерунда! – Резко оборвала его Бертрада. – Он, как я знаю, желает убить тебя, убить принца Людовика! Он хочет лишить меня и нашего малыша Филиппа возможность занять престол после тебя!..
Последние слова Бертрады удивили, испугали и насторожили Филиппа. Он очень любил малыша Филиппа, которого родила Бертрада год назад. Но, больше всего, его испугала интонация, с которой она произнесла последнюю часть своей длинной тирады.
«Хм. Значит, смерть моя, смерть моего старшего сына заботят ее только потому, что ее сын не сможет занять трон! Оч-чень интересно!..» – подумал Филипп, посматривая на Бертраду.
