2
В белых передничках, в одинаковых синих платьицах с кружевными воротничками, донельзя смущаясь и опуская взгляды в пол, воспитанницы сиропитательного приюта вышли на сцену и запели французскую песенку. И как только запели, так сразу и преобразились. Тщательно причесанные головки с косичками вздернулись вверх, глазенки засверкали, а одна из девочек, когда допели песенку и когда надо было сделать реверанс и поклониться зрителям, озорно прищурилась и подмигнула. Захару Евграфовичу показалось, что подмигнула шалунья именно ему. Он разулыбался, довольный, и долго хлопал, отбивая ладони.
Шел благотворительный вечер, устроенный Ксенией, сбор от которого должен был пойти на нужды приюта. Воспитанницы демонстрировали со сцены свои таланты – пение, декламацию стихов и даже игру на музыкальных инструментах, а публика, весь цвет белоярского общества, снисходительно аплодировала и дожидалась того момента, когда устроители вечера призовут в большую залу, где будет играть оркестр пожарной команды, откроется буфет и начнутся танцы.
Так и произошло. Девочки спели еще одну песенку на французском, и уважаемых господ и дам пригласили в залу. Оркестр играл замечательно, буфет бойко торговал, а в специальные ящички, расставленные вдоль стены, опускались деньги – на благое дело. Хотя, если говорить честно, опускались ассигнации не очень большого достоинства и не очень охотно – очередей возле ящичков не выстроилось. Ксения, видя это, огорчалась, щеки у нее пылали румянцем, и Захар Евграфович, пригласив сестру на танец, успокаивал ее:
– Не огорчайся, Ксюша, я тебе говорил, что в общую кассу наш брат деньги бросать не желает. Он в десять раз больше отвалить может, но ему непременно звон требуется, чтобы все знали: это я, Иван Иванов, пять или десять тыщ на приют положил, глазом не моргнул. И дайте мне, Ивану Иванову, медаль на шею. А ты медаль не дашь. Увы… Так что не огорчайся, а радуйся. Пели твои красавицы знатно. Кто бы мог подумать, что в нашем Белоярске дети французские песенки распевать будут. Молодец, Ксюша!
– Это Луиза, она молодец, моей заслуги нет. Ты знаешь, Захарушка, так странно, я как будто подругу в ней нашла. Мы с полуслова друг друга понимаем…
– А с какого полуслова – русского или французского? – пошутил Захар Евграфович, которому очень уж хотелось развеселить сестру.
– Бывал бы дома почаще, ты бы таких вопросов не задавал, Захарушка. У Луизы удивительная способность к языкам, она уже понимает по-русски и даже говорит. Произношение, конечно, не очень удается, но мы каждый день занимаемся. А вот, кстати, и сама Луиза. Пойдем, поговорим с ней, а то, видишь, она одна стоит. Неловко…
Они проскользнули между танцующими парами и подошли к Луизе, которая действительно в одиночестве стояла у окна, всматриваясь в вечернюю темноту через искрящиеся узоры на стекле, нарисованные морозом, заметно покрепчавшим еще с утра. Одета она была в длинное черное платье с блестками, узкие нежные плечи прикрывал белый газовый шарф, и, когда она повернулась, шарф соскользнул с плеча, и Луиза поправила его плавным жестом, смущенно при этом улыбнувшись и приветливо глядя на Захара Евграфовича и на Ксению большими темными глазами.
«Вот тебе и тра-та-та, песенка французская! – невольно воскликнул про себя Захар Евграфович. – Теперь держите меня семеро!»
Он так смотрел на Луизу, словно видел ее в первый раз. А может быть, и впрямь впервые видел? Все эти месяцы, донельзя занятый своими делами, связанными с частыми разъездами, своими неотступными мыслями о том, как пробраться через Кедровый кряж и дотянуться до Цезаря, Захар Евграфович не сильно-то внимательно оглядывался вокруг, и взгляд его на Луизе, которая большую часть времени проводила в приюте, ни разу не задержался. На ходу, мимолетом, здоровался и спешил дальше, полностью поручив француженку на попечение сестры. И только сейчас разглядел. Разглядел и ахнул.
– Луизонька, хочу тебя обрадовать, – заторопилась Ксения сообщить ей приятную новость, – Захару Евграфовичу ваши девочки очень понравились. Говорит, что поют они замечательно.
Луиза снова смущенно улыбнулась и заговорила, старательно подбирая слова и столь же старательно их выговаривая:
– Спа-сиба, мсье Луканьин. Мне – радость… – быстро взглянула на Ксению, и та поспешила помочь:
– Радостно.
– Мне радость-но, что мсье Луканьин… – она снова сбилась, улыбнулась и добавила, засмеявшись: – Радостьно!
Смех у нее был чистый, высокий, будто колокольчик под дугой звенел-рассыпался.
Ответить ей Захар Евграфович не успел. Налетела, откуда-то сбоку, словно порыв внезапного вихря, жена исправника, ухватилась за его рукав и восторженно, закатывая глаза, зачастила, будто боялась, что ей прихлопнут сейчас рот и не дадут высказаться о тех чувствах, которые ее распирают:
– Я в восторге! Захар Евграфович, душка! Я в восторге! Нам не хватает в городе культурной жизни. Я придумала!
– Ни-и-на, – зарокотал, степенно подошедший следом Окороков, – ну, нельзя же так, дорогая.
– Ой, не мешай! Захар Евграфович, я придумала! Нам необходимо создать музыкально-литературное общество. Будем устраивать вечера, будем устраивать сборы, а вы станете нашим главным попечителем. Правда замечательно?!
Захар Евграфович тоскливо повел вокруг взглядом. Уж чего-чего, а попечителем еще одного общества, мгновенно рожденного в головке беспрерывно говорящей жены исправника, он становиться не желал никоим образом. И не только потому, что умел считать копейку и деньгами никогда не разбрасывался, а потому, что искренне был убежден: всяческие общества – баловство. Желаете на скрипках играть и стихи декламировать? Собирайтесь на квартире, ведь не в шалаше ютитесь, играйте там и пойте, сколько душе угодно. А он свои деньги лучше в приют вложит, здесь девочки по-настоящему судьбой обижены, без всякого баловства.
Нина Дмитриевна продолжала теребить его за рукав и говорила, не прерываясь. Но увидел Захар Евграфович, почти уже погибая, на свое счастье, Илью Васильевич Буранова, степенно проходившего мимо. Подхватил Нину Дмитриевну под пухлый локоток, повел навстречу городскому голове и добился желаемого: в сплошной скороговорке наступила пауза, и он в нее вклинился:
– Я никак не могу, уважаемая Нина Дмитриевна, быть попечителем нового общества. Музыка, литература и вообще всякие высокие искусства – это удел Ильи Васильевича. Я сам слышал, как он однажды публично сожалел, что у нас до сих пор нет в городе музыкальных вечеров. Илья Васильевич! С вами Нина Дмитриевна желает поговорить…
Отпустил пухлый локоток и быстро-быстро, не оглядываясь, вернулся на прежнее место.
