любил и был мне всегда верен, надо помочь его жене.
Государь тотчас послал за женою Балакирева, и та явилась в глубоком трауре и в огромных фижмах [134].
Петр Великий поговорил с нею и затем сказал:
– Ах, дорого бы я заплатил тому, кто бы воскресил моего Балакирева.
– А сколько бы ты заплатил? – сказал кто-то замогильным голосом.
– Что это значит? – воскликнул государь. – Неужели ты жив, мошенник?
– Нет, умер!
– А, да ты здесь, плут, вылезай скорее!
– Не вылезу!
– Вылезай, я приказываю!
– Жена, ступай домой!
– Постой, постой, Балакирев, даю тебе сто рублей. – Тогда Балакирев выставил из-под фижмы голову. Заметив это, Петр смягчился и сказал:
– Обещаю тебе, Балакирев, прощение, вылезай.
Балакирев выставился по грудь.
– Возвращаю тебе все мои прежни милости. – Тогда Балакирев показался по пояс.
– Обещаю твоей жене штофную юбку. – Балакирев выскочил, пал к ногам государя и сказал:
– Сто рубликов возьми себе, Алексеич, за то, что ты воскресил меня, дурака, а остальное отдай.
Государыня пожелала как-то видеть жену Балакирева и сказала ему об этом.
Шут как будто смутился, потом сказал:
– Право, не знаю, матушка-царица, как мне и быть.
– Что такое? – полюбопытствовала государыня.
– Моя жена немного глуха, и вам будет трудно с ней разговаривать.
– Ничего, ничего, – возразила государыня, – приведи ее.
На следующий день утром Балакирев привел cвою женy во дворец и предупредил ее, что государыня очень глуха.
Царица приняла жену шута и стала с нею разговаривать, насколько возможно возвышая голос, чтобы та могла ее слышать. Жена Балакирева, со своей стороны, говорила также очень громко, чтобы государыня могла ее слышать.
Балакирев между тем дал знать о своей шутке Петру, и тот, не выводя из недоумения ни государыню, ни мнимую глухую, долго забавлялся такою беседою, в которой как царица, так и жена шута старались перекричать одна другую.
Однако обман скоро открылся, и государыня выдрала Балакирева за уши.
В другой раз государь разгневался на Тараса Плещеева и приказал своему ординарцу на другой же день представить Тараса Плещеева во дворец, тотчас после обеда. Балакирев случайно слышал это приказание и так как шут был в самых дружеских отношениях с Плещеевыми, тo и захотел его спасти от гнева царя.
Балакирев тотчас же отправился к Дивьеру, который был обер-полицмейстером, и сказал ему, что царю угодно собрать к выходу из церкви полтораста плешивых. Конечно, Дивьеру такое приказание казалось несколько странным, но он должен был его исполнить.
Но как Дивьер ни хлопотал, никак не мог собрать более девяносто двух плешивых.
На следующий день Балакирев выстроил девяносто два человека плешивых у церкви, в которой государь был у обедни, и приказал тем, как только государь выйдет, так тотчас снять шапки.
Весьма понятно, что плешивые в точности исполнили приказание Балакирева.
Государь вышел из церкви и, взглянув на выстроившиеся ряды плешивых, спросил:
– Что это значит?
Балакирев, как и всегда, если задумывал какую-нибудь шутку, то непременно вертелся около государе и на вопрос царя ответил:
– Ты, Алексеич, сам приказал представить тебе полтораста плешивых, а их нашлось только девяносто два. Вот они.
Тут государь вспомнил, что приказал представить ему Тараса Плещеева, и очень много смеялся такой ловкой выдумке шута.
Конечно, Плещеев благодаря Балакиреву избавился от царского гнева.
Вообще Балакирев благодаря своей находчивости избавлял очень многих от наказаний, потому что умел так ловко обставить дело, что государь смеялся от души его выдумкам, и дело всегда кончалось тем, что Петр прощал виновного и сменял гнев на милость.
Так, один сенатор вступил в подряды, несмотря на строгий запрет государя, который не позволял своим сенаторам вступать в какие-либо торговые сделки. Государь уже два раза прощал ему этот проступок, но вельможа не унимался и, как бы пренебрегая волею Петра, не переставал входить в новые торги, за что наконец и был предан суду; вельможа был приговорен к лишению чинов, имений и к ссылке в Сибирь; этот приговор осталось только утвердить государю.
Провинившийся вельможа хорошо знал строгость монарха к нарушителям его законов. Он обратился к Балакиреву и просил его спасти, обещая ему за это крупную сумму денег.
Балакирев согласился.
Петр Великий поставил себе за правило, что если при подписании представленного ему приговора он замарает эту бумагу чернилами или чем-нибудь другим, то, вероятно, Бог не одобрял такого приговора, и тогда таковой уничтожался.
Кроме того, государь, прежде чем подписать приговор, строго обсуждал все обстоятельства дела, для этого запирался у себя в кабинете, не принимал никого, и только после такого обсуждения и размышления он брался за перо и подписывал приговор.
Когда доклад об этом вельможе поступил к государю, то он заперся у себя и кабинете, запретил впускать к себе кого бы то ни было и серьезно занялся этим делом. Всякий раз, когда государь уединялся у себя в кабинете для рассмотрения какого-либо важного дела, то при нем всегда находился его любимый кот, который сидел перед царем на столе.
Балакирев зорко следил за государем и, приняв во внимание, что он не подпишет приговора ранее двух-трех часов, отправился в царские кладовые, поймал там мышонка и, взяв с собою лист бумаги, отправился к дверям кабинета государя. Шут уверил дежурного ординарца, что послан от императрицы по весьма важному делу; конечно, ординарец поверил этому и не препятствовал нисколько шуту подойти к дверям царского кабинета. Балакирев осторожно отворил дверь и увидел, что государь погружен в свои занятия; прошло несколько минут глубокой тишины; Балакирев также притаил дыхание; но вот государь взялся за перо, вероятно, для того, чтобы подписать приговор; тогда Балакирев дал свободу мышонку царапаться по бумаге. Кот, по природному инстинкту, тотчас встревожился, почуяв близкую добычу. Император прикрикнул на кота, потому что движения животного его беспокоили и, нарушая тишину, сбивали с мыслей. Кот присмирел.
Тогда царь снова берется за перо, но шут опять дает волю мышонку, тот царапается по бумаге, кот тревожится, поднимает голову, а царь снова прикрикивает на него; такой маневр повторился несколько раз; государь строго крикнул наконец на кота, и все утихло. Тогда царь опять принимается за перо и уже решительно начинает подписывать приговор… Но в эту минуту Балакирев впускает мышонка в кабинет. Кот мгновенно кидается на добычу, опрокидывает свечу и чернильницу и оставляет изумленного государя в темноте и сильно разгневанного таким неожиданным происшествием.
Балакирев же спасся бегством, приказав тем временем ординарцу подать огня.
Государь, увидел, что бумаги испачканы салом и чернилами, разорвал их; таким образом, приговор, осудивший вельможу к ссылке, был уничтожен.
На другой день осужденному
