— Давно она у вас служит? — спросил Клим Маришу.
— Кто?
— Ну вот эта горничная, что тут была, — в черной форме.
Мариша так и села:
— Бог с тобой! Это графиня Одинцова — она в гости к нам пришла. А платье черное, потому что Нина Васильевна в трауре.
Клим не знал, что и делать: догонять графиню и молить о прощении?
— А я ей велел чемоданами заняться…
— Ну тебе попадет от барыни… — проговорила Мариша и вдруг хлопнула себя по лбу: — Да ведь ты же ничего не знаешь! Кузина твоя, Любовь Антоновна, вышла за Саблина и сюда из Москвы переехала. Папенька им полдома сдал. А графиня Одинцова — ее лучшая подруга.
На лестнице послышались торопливые шаги, и в комнату влетела хрупкая женщина с белым, гладким, точно фарфоровым личиком. Выпуклый лоб, коротенькие брови и яркие карие глазищи — странные при такой бледности и цыплячьих, пушистых волосах.
— Здравствуй… те…
— Любочка, ты?!
Клим никак не ожидал найти кузину в Нижнем Новгороде. В голове не укладывалось, что девочка, которая постоянно жаловалась на него: «Он меня Одуванчиком дразнит!», превратилась в элегантную маленькую даму с обручальным кольцом на руке.
— Ты получила мою открытку? А что не ответила?
Любочка смотрела на него сияющими глазами:
— Да я тебя возненавидела, когда ты сбежал! Я была влюблена в тебя до полусмерти. Помнишь, ты обещал взять меня с собой?
— Нет, — улыбался Клим.
Он помнил совсем другое: как их с Любочкой укладывали спать, а они подкрадывались к дверям гостиной и слушали, как взрослые играют на рояле, поют и хохочут. Однажды в коридор выскользнули студент с курсисткой и давай целоваться за шубами. Клим с Любочкой держали совет — выдавать их или нет?
— Помнишь, ты волосы завивала на круглую перекладину от ножки стула?
— А помнишь, как мой папа возил нас на танцкласс? У тебя были нитяные перчатки, ты всегда был лучше всех, а мне учитель говорил: «Мамзель, вы мокрая, как рыба, идите переоденьтесь». Так стыдно было!
— А где тетя с дядей?
— Мама умерла, а папа переехал в Нижний вместе со мной. Только он сейчас в Кисловодске. Война — не война, а отпуск — это святое.
Любочка сказала, что она отдала старшему Рогову открытку, которую Клим отправил из Аргентины.
— Отец по тебе очень тосковал. Он так обрадовался, когда узнал, что у тебя все хорошо!
— Вот уж трудно себе представить… — хмыкнул Клим.
Любочка укоризненно посмотрела на него:
— Он просто не умел показать свою любовь. Его пугало, когда ты делал что-то не то, а мужчины часто скрывают страх за бешенством. Он ведь мечтал сделать из тебя блестящего юриста…
— А я хотел стать извозчиком, чтобы везде ездить.
— Видишь! Вы оба хороши: вместо того чтобы поговорить, встали в позу и только измучили друг друга. Гордыня — это у вас фамильное.
Доктор Саблин вернулся из больницы только к ужину. Это был стройный блондин с пышными усами — приятный, воспитанный, но болезненно стыдливый. Во время Русско-японской войны его ранили в ногу, теперь он хромал и из-за этого не попал на фронт.
— Он у меня очень умный, — шепнула Любочка Климу. — Образование получил в Англии — был лучшим студентом. А здесь вообще светило первой величины.
Ужинали на террасе. Клим рассказывал о Буэнос-Айресе: о роскошных дворцах в тени пальм и кипарисов, о портовых трущобах, где дома строят из ржавых обломков кораблей и самодельного кирпича; о стихийных парадах — загрохочет барабан, кто-то подхватит ритм — хоть на кастрюле, хоть щелчками пальцев, — и вот уже вся узкая улица пританцовывает, стучит каблуками по выпуклым булыжникам мостовой…
— Хм… занятно… — говорил Саблин, раскуривая папиросу.
Любочка, никогда не бывавшая за границей, слушала, подперев щеку ладонью.
— Хорошо в Аргентине?
Клим смотрел на звездное небо, на поблескивающие кресты над Вознесенской церковью.
— Везде хорошо.
— Как же — «хорошо»! — проворчала Мариша, подавая самовар. — Сам говорил, у вас там морские львы водятся — вот страсть-то! Слава богу, домой приехал, хоть отдохнешь душой.
Потом доктор отправился писать научную статью, а Клим под граммофон учил Любочку танцевать танго:
— В Буэнос-Айресе живут эмигранты со всего света, и единственный язык, понятный для всех, — это музыка. Мелодии разных стран перемешались и получилось танго — грустная повесть о невозможном счастье.
Климу нравилось думать, что танго передается как бенгальский огонь. Нравилось зажигать им, давать почувствовать…
Он выпустил Любочку из объятий, поклонился:
— ¡Gracias, señora![4]
Она села в кресло и долго не поднимала глаз, думая о своем.
— Ты ведь останешься у нас?
Клим покачал головой. Нижний Новгород находился далеко от линии фронта, но война чувствовалась и тут. Мариша рассказала, что несколько дней назад женщины, узнав о повышении цен, разгромили кооперативную лавку на Варварке: вся мостовая была засыпана мукой.
Саблин вновь появился в дверях:
— Пойдемте, я отдам вам бумаги о наследстве: мне так будет спокойнее.
Клим расписался в получении шести тяжелых папок со скоросшивателями.
— Я год буду разбираться в этом завале, — сказал он, перекладывая их в сейф.
Любочка подмигнула ему:
— Зато ты теперь богатый человек.
Странно укладываться спать в собственной детской. В шкапу пропахшая нафталином гимназическая форма; на столе чернильница с откидной крышкой; в выдвижном ящике старые рисунки и огрызки карандашей.
Надо же, отец все сохранил — кто бы мог подумать?..
Когда-то Любочке льстило, что она вышла замуж за блестящего хирурга, но два года брака не принесли ей ничего, кроме разочарования, противного, как касторка.
Саблин был до крайности неэмоциональным человеком. Любочка знала, что он обожает ее, но он не умел говорить комплименты, никогда не обнимал ее и признался в чувствах всего один раз — когда позвал замуж. Страсть Саблина выражалась в том, что он спрашивал, как дела, и давал деньги на хозяйство.
Объяснять что-либо было бесполезно. Каждый раз, когда Любочка говорила, что она медленно погибает от нехватки нежности и тепла, Саблин приступал к работе над ошибками: выгуливал жену по Волжскому откосу, потом вез домой и старательно целовал в спальне. Этот нелепый фарс был еще более оскорбителен, чем его обыкновенная холодность.
Саблин видел, что у него ничего не выходит, страдал, уходил к себе в кабинет, а потом, сияющий, появлялся с толстым медицинским справочником, где были описаны симптомы меланхолии и рекомендованы надежные средства.
