Когда стало светать, женщина принесла мне горсть печеного маиса, и после этого незатейливого завтрака мы опять тронулись в путь и к вечеру пришли к озеру, где спустили канот, привязанный в кустах, и плыли часа три, затем опять пошли лесом. У меня разболелись ноги; я едва могла ступать; но меня заставляли идти, хотя и не причиняли мне никаких обид. Когда мы расположились на ночлег, женщина привязала мне к ногам какие-то травы и листья, и я почувствовала небольшое облегчение, так что первую половину дня шла без особенного труда. Но вдруг я услышала позади гневный голос вождя и, обернувшись, увидела, как он взмахнул своим томагавком и нанес женщине удар прямо по голове. Та упала, обливаясь кровью; я кинулась к ней, но меня силой оттащили и заставили идти вперед. Я не знала, с какой целью меня похитили индейцы, и когда вождь убил женщину, у меня явилась мысль, что он захотел избавиться от нее, чтобы взять меня вместо нее; эта мысль приводила меня в ужас, но я знала, что мое исчезновение будет замечено дома, и что есть люди, которые не побоятся никаких опасностей ради моего спасения, лишь бы только я была жива, и я решила ничем не раздражать свирепого вождя. Однако ноги мои разбаливались; они страшно вспухли и подкашивались, и теперь некому было полечить их. Отдохнув за ночь, я с утра еще кое-как плелась, но затем положительно не могла больше ступить. Тогда индейцы сделали из ветвей носилки, в которые положили меня, и понесли на своих плечах на длинной жердине, причем меня сильно качало из стороны в сторону. Два дня я путешествовала таким образом, затем другие два дня меня опять заставили идти; но на третий ноги мои снова разболелись, и меня пришлось опять нести до самого селения индейцев. Остальное вам уже известно из рассказа Альфреда.
Когда Мэри кончила, все сели за ужин, а после ужина разошлись по спальням, так как все нуждались в покое после пережитых волнений. Поутру все собрались в столовой, счастливые и довольные, пришел также и Мартын с Цветом Земляники, и их осыпали благодарностью и похвалами.
После завтрака Сенклер уехал в форт, чтобы отдать отчет о результатах экспедиции и донести коменданту о смерти одного из людей гарнизона.
Жизнь на ферме пошла опять своим обычным порядком; часть хлеба была уже убрана, но теперь понадобились все наличные рабочие руки, чтобы убрать и остальной.
— Теперь нечего больше бояться индейцев, — сказала Мэри, — и мне кажется, теперь я могла бы прожить здесь остаток дней моих и быть счастлива и довольна!
— Но, конечно, не без капитана Сенклера? — спросила Эмми.
— Не всегда без него, — сказала Мэри, — но я надеюсь, что придет время, когда мы с ним станем неразлучны. А время это придет, когда дядя и тетя пожелают этого. Но где у нас Персиваль? Я его нигде не вижу!
— Он ушел в лес с Малачи, с ружьем, и Джон очень одобряет, что брат привыкает к ружью; вообще в Персивале я нахожу большую перемену!
— Несомненно, он стал более серьезен, меньше говорит, но больше думает! Однако нас зовут обедать. Надо спешить, а то нас ждут! — сказала Мэри, и сестры пошли в дом.
После донесения капитана Сенклера о результатах экспедиции Молодую Выдру отпустили на свободу, и полковник, зная о сватовстве Сенклера и желая сделать ему приятное, предложил ему воспользоваться несколькими днями отпуска и передать мистеру Кемпбелю, что когда придут из Монреаля почтовые баркасы, то он сам привезет ему корреспонденцию и воспользуется случаем принести свои поздравления по поводу их большой семейной радости.
Вернувшись на ферму, капитан застал всех в добром здоровье; все на ферме шло как нельзя лучше, и все были как нельзя более счастливы. Эмигранты оказались чрезвычайно милыми, хорошими, работящими и добросовестными людьми. К мистеру и миссис Кемпбель все они относились с величайшим почтением и уважением; старик Гревс, работавший на мельнице в отсутствие Альфреда, пожелал сохранить за собой эту должность, которую Альфред с радостью уступил ему. Словом, все преуспевало и процветало на ферме.
Приезд Сенклера был встречен общей радостью; он поспел как раз к обеду, а после обеда мистер Кемпбель обратился к присутствующим с такою речью:
— Дорогие дети мои, Бог дал нам в эти последние дни столько радости и столько счастья, что нам грешно было бы не подумать о том, чтобы доставить радость и счастье другим! В настоящее время мы можем считать себя вполне хорошо устроенными и обеспеченными людьми, не одинокими, как раньше, а окруженными добрыми соседями, и потому, милый Альфред, мы не считаем себя вправе долее удерживать тебя здесь, лишая возможности следовать своему призванию; напротив, советуем тебе снова вернуться к твоей службе, которая тебе так по душе, и на которой ты, как мы уверены, пойдешь далеко, на радость нам, твоим благодарным родителям, которые никогда не забудут твоей самоотверженной жертвы. Итак, поезжай в Англию, как только вздумаешь, а мы с радостью даем тебе на это наше родительское благословение. А теперь я скажу несколько слов Мэри, — продолжал мистер Кемпбель. — Ты и сестра твоя, последовавшая за нами сюда, в глухие леса Канады, и всегда неизменно радостно разделявшая наши труды и заботы, были для нас добрыми и хорошими дочерьми. Ты, Мэри, приобрела любовь честного и уважаемого человека, вполне заслуживающего твоей любви, и ради нас отсрочила его счастье и свое; ты не спешила покинуть нас ради предстоящих тебе радостей и удобств богатой женщины; все это мы видели и оценили, и теперь я говорю: пора дать счастье любимому тобой человеку; пора положить конец его мучительному ожиданию! Мы ни минуты не думали, что после свадьбы вы с мужем останетесь здесь. Нет, его состояние и положение призывают вас в Англию! Поезжайте же и живите счастливо, а мы вас благословим. Возьмите ее, Сенклер, она была нам хорошей дочерью и будет вам хорошей женой!
Сенклер встал и растроганно пожал руку мистера Кемпбеля; Альфред подошел к матери и нежно поцеловал ее.
— Поезжай с Богом, Альфред! Я это от души тебе говорю, — сказала миссис Кемпбель и, взяв Мэри за талию, увела ее в соседнюю комнату, куда за ними последовал и капитан Сенклер.
Все казались счастливыми и довольными, только Эмми была печальна и сосредоточенна, как никогда.
— Я вижу, Эмми, что тебя очень огорчает предстоящая разлука с Мэри, — проговорил Альфред, подойдя к ней. — Но ты можешь утешиться тем, что уезжаю и я, который постоянно мучил и дразнил тебя, как ты уверяла!
— Я никогда этого не думала! — воскликнула Эмми почти сердито. — Но ты, действительно, злой и всегда дразнишь меня — и она вскочила и убежала в другую комнату, чтобы никто не видел ее слез.
