— Действительно так. Но кто тебе сказал?
— Никто, но я это предвидел: это последствие бала у твоей тетки.
— Да… ты был прав… это все она устроила… Боже мой! Что ей сделала Агата, почему тетка хочет погубить ее?
— С кем ты дерешься?
— Фромон, который выглядит обычным посетителем кофеен; всем чрезвычайно странно было видеть его у моей тетки.
— Вероятно, у госпожи де Фиервиль были важные причины, чтобы пригласить этого господина к себе на бал.
— Да!.. Теперь я догадываюсь. Это ужасно!
— Наконец, что же сделал этот человек?
— Подлец! Он указывал на мою жену… другому, которого я тоже знаю, где найти. Он говорил… Одним словом, Гастон, оскорбление так велико, что оно требует не только крови, но смерти этого человека.
— Хорошо. В котором часу вы должны стреляться?
— В восемь часов, в Булонском лесу.
— Я встаю и буду сейчас готов.
С этими словами Гастон вскочил с постели и, проворно одеваясь, спросил у своего друга, принес ли тот оружие.
В восемь часов без четверти молодые люди сели в карету, во время дороги друзья говорили мало; оба были погружены в свои размышления. Наконец Леон обратился к Гастону:
— Если судьба будет против меня… я написал мои последние распоряжения… ты найдешь мое письмо в письменном столе… я оставляю все мое состояние той, которую так люблю. Тебе поручаю, Гастон, быть исполнителем моей последней воли.
— Если ты будешь убит!.. Будь спокоен, Леон, я отомщу за тебя. Но я не хочу думать, чтобы честный человек пал под ударами мерзавца и негодяя.
— Ах, друг мой, подобное, однако ж, случалось, но, несмотря на это, уверяю тебя, что я не трушу перед этим господином.
Подъехав к Булонскому лесу, друзья вышли из кареты. Леон посмотрел на часы, еще не было восьми. Молодые люди остановились у опушки; погода была мрачная, холодная; нигде не видно было ни души.
Прошло еще семь минут. Показался наконец кабриолет, из которого вышли двое мужчин: это был господин Фромон и с ним длинный, худой господин, затянутый в пальто, как в футляр дождевого зонтика, с узким бледным лицом, украшенным бородою, как у сапера. Эта особа держала в руках две шпаги.
Господин Фромон приблизился к Леону со своим обыкновенным дерзким видом, небрежно раскачиваясь.
— Извините, милостивый государь… ноя, кажется, не опоздал… Нет еще восьми часов… В какую сторону мы пойдем?
— Прошу вас следовать за нами, господа.
— Следовать, то есть вам сопутствовать. Ламбурло, иди, любезный… попроворнее..
Леон направился к маленькой рощице и, выйдя потом на поляну, сказал, остановившись:
— Здесь нам будет хорошо.
— Да, недурно, как ты думаешь, Ламбурло?
Сухой и длинный человек отвечал одним кивком головы, но Фромон продолжал, обращаясь к Леону:
— Я вижу, милостивый государь, что вы принесли с собой пистолеты, а я принес шпаги… и так как я имею право выбирать оружие, то, если вам угодно, мы будем драться на шпагах.
— А на чем основываете вы свое право первым выбирать оружие? — спросил Гастон.
— Как на чем? Потому что не я, а меня вызвали на дуэль!.. Я его совсем не знал! Ничего ему не говорил. Вы, стало быть, не знаете дела? Я вам сейчас расскажу, если хотите… Секунданту должны быть известны все факты.
— Очень хорошо, милостивый государь, — прервал его Леон, — мой друг знает, в чем дело; я мог бы обратить ваши доказательства против вас же, потому что я был оскорблен… но я хочу скорее покончить; будем драться на шпагах, я согласен, и потом на пистолетах, если шпаги окажется недостаточно.
— Зачем уступаешь ты желаниям этого человека? — возмутился Гастон. — Он предлагает тебе драться на шпагах, потому что он, вероятно, силен в этом. Зачем даешь ты над собою преимущество этому дерзкому господину?
— Еще раз, потому что я хочу скорее все закончить. Снимайте платье, милостивый государь.
— Не беспокойтесь, мы знаем, как это делается. Ламбурло, подай нам шпаги, пусть мой противник выберет ту, которая ему понравится… они обе отличные.
Гастон осмотрел шпаги, который держал господин Ламбурло; они обе были одинаковой длины и одинаково легки; взяв одну из них, он подал ее Леону, говоря:
— Будь как можно спокойнее и хладнокровнее.
Но Леон так спешил драться, что, ничего не слушая, схватил шпагу, бросился на Фромона, крича:
— Становитесь в позицию, милостивый государь!
Фромон ожидал своего противника, стоя твердо, непоколебимо и весь сосредоточенный на поединке. Бой начался, стремительный, с одной стороны, и осторожный — с другой. Леон все нападал, противник же его только защищался. Гастон содрогнулся, видя, как друг его все более и более увлекался своим гневом. Действительно, воспользовавшись одной ошибкой, противник проколол его шпагой насквозь! Леон старался удержаться на ногах… продолжать бой, но шпага выпала из его рук, и он упал на грудь Гастона, поспешившего к нему на помощь.
— Это не могло кончиться иначе, — сказал господин Фромон, надевая сюртук и вытирая шпагу. — Господин Дальбон дерется, как сумасшедший… Не так следует биться на шпагах; Ламбурло, помоги этому господину отнести его друга… я вам пришлю сюда карету. Вы напрасно не привезли с собой хирурга, честь имею кланяться.
И господин Фромон очень спокойно удалился, Гастон же только и был занят одним Леоном в обмороке; он старался привести его в чувство и перевязал своим платком его рану. Наконец, с помощью господина Ламбурло, он посадил раненого в карету, сел сам возле него и повез его обратно, в Париж.
Вишенка спала еще, когда ее вдруг разбудил шум голосов; она позвонила своей горничной, которая явилась бледная, дрожащая.
— Что такое сделалось? Я слышала шум, как будто шаги многих людей? Где мой муж? — вскричала Вишенка.
Горничная молчала и опустила голову, чтобы скрыть слезы. В эту минуту Гастон отворил дверь и сказал Вишенке:
— Ваш муж дрался на дуэли и опасно ранен. Но успокойтесь, рана его не смертельна, сейчас хирург говорил мне, что отвечает за его жизнь.
— Ранен, ранен! О, боже мой… и это из-за меня! Я хочу его видеть. Я хочу идти к нему, Леон.
И Вишенка залилась слезами. Гастон подошел к постели и, взяв руку молодой женщины, нежно пожал ее, говоря:
— Если вы хотите, чтобы муж ваш выздоровел, то необходимо, особенно первые дни, оберегать его от всяких сильных ощущений. Одевайтесь и приходите к нему. Но крепитесь, не показывайте ему своего глубокого отчаяния. Рана его опасна, но, повторяю вам, мы его спасем. Я тотчас иду к нему.
Через несколько минут Вишенка, бледная, дрожащая, вошла в ту комнату, где положили раненого. Леон не мог говорить, но старался улыбнуться жене, как бы желая этим сказать: «Не плачь… я выздоровею».
