Этот поход должен был завершиться в сокровищнице дворца. Они почти уже дошли до этого места, как вдруг Марко, пробормотав что-то, двинулся в совершенно другом направлении, и Лавиния остановила его.
— Не туда, Марко…
Он не успел ответить, как Элена стала допытываться.
— А что это? Какая-нибудь загадка? Тайна?
Марко кивком головы показал Лавинии, что принял ее слова к сведению, и, обняв Элену за талию, повернул обратно, чтобы отвести ее в потайную комнату.
— Нет, никакая не загадка. Здесь имеется секретная гостиная, которую постоянно держат на замке — там много-много лет назад совершилось убийство.
Элена поежилась.
— Я ни за что туда не пойду. Можешь даже и не говорить мне, где она находится.
— Не буду, — пообещал он. — И мои братья тоже тебе не скажут. И Лавиния. Дело в том, что никто, кроме моей матери, не знает, где она.
Элена тут же подумала, что палаццо Челано, как впрочем и все дворцы, что на канале Гранде, являл собой сочетание торжественного великолепия и зловещих тайн. И лишь очень немногие из этих венецианских дворцов не несли в себе напоминаний о преступных делах прошлого.
Когда они любовались сокровищницей дворца, Элена примерила там кое-что из украшений, хранившихся в ларцах и шкатулках, и Марко водрузил ей на голову корону невесты, изготовленную из золота и драгоценных камней. У Лавинии эта картина вызвала дурное предчувствие. До Элены ни одной невесте не позволялось надевать корону до наступления дня свадьбы, но возражать было поздно, и она промолчала. На какое-то время Лавиния позабыла о дурных предчувствиях и смеялась вместе с молодыми. Никогда в жизни ей не приходилось видеть двух людей, которые так влюблены друг в друга.
Весь следующий день до самого вечера, когда должна была состояться ее встреча с Марко, Элена пребывала на вершине счастья. Она без конца подбегала к окну, и синьора даже вынуждена была усадить ее на место и прочитать нудную нотацию о том, что она высказывала нескромное, и даже постыдное, нетерпение. Едва заслышав приближающиеся шаги, она радостно вскочила, но это был не Марко, а Альвизе. Выглядел он мрачно.
— Марко занемог, — объяснил он. — Утром жаловался на головную боль, а уже к полудню обнаружились признаки лихорадки.
Элена впала в отчаяние.
— Я пойду к нему!
Синьора Челано схватила ее за рукав.
— Не будь глупой! Марко должен лежать в постели у себя дома, коли он болен. Немедленно отправь его домой, Альвизе.
Когда Марко вошел, он с трудом держался на ногах и едва мог идти, поддерживаемый братом. Элена подбежала к нему, испугавшись мертвенной бледности и испарины на лице. Он через силу улыбнулся ей:
— Ничего, завтра я снова буду здоров, любимая моя. Вот увидишь.
Когда Альвизе укладывал Марко в кровать, синьора пыталась не допустить Элену в спальню.
— Марко пока что мой сын, а не твой муж, — рявкнула она тоном собственницы. — И держись отсюда подальше!
Элена, набрав в легкие побольше воздуха, впервые возразила старухе.
— Отойдите в сторону и пустите меня к нему! И не вынуждайте меня отшвырнуть вас с дороги!
Синьора Челано, слегка ошарашенная неповиновением этого милого создания, уступила, каким-то шестым чувством вдруг осознав, что Элена не шутит. Круто повернувшись, старуха первой вошла в спальню.
— Я пришла, чтобы помочь тебе, мой дорогой сын, — ласково заговорила она. Но Марко смотрел не на нее, а на вошедшую следом Элену.
— Не уходи, останься со мной, — попросил Марко, слабеющей рукой сжав руку Элены. — Но я боюсь, как бы ты не заразилась.
— Я к лихорадке невосприимчива, — успокоила она жениха, чувствуя, как сжимается ее сердце. Марко выглядел очень измученным. — Я знаю, как тебя вылечить. Мне уже не раз приходилось иметь дело с больными лихорадкой в Оспедале.
— И что, твои пациенты не умирали? — Марко даже пытался шутить.
— Нет, конечно, — с улыбкой ответила она.
— Это хорошо. — Закрыв глаза, он не выпускал ее руку. Элена чувствовала, что Марко весь горит.
Находившаяся в стенах Оспедале Мариэтта с волнением ждала известий о том, как протекала болезнь Марко. В школе тоже было несколько случаев подобной горячки — заболели несколько девушек из хора, и все запланированные выступления пришлось отменить. Несколько успокоила ее сестра Джаккомина, сообщившая, что троим девушкам уже стало лучше. Морщинистое лицо монахини выглядело усталым и печальным. Мариэтта почувствовала неладное.
— Что произошло? — стала тревожно допытываться она. — Кто-нибудь из детей?.. Говорите же!
— Только что сообщили из дворца Челано. — Монахиня в отчаянии заламывала пальцы. — Не будет свадьбы у нашей Элены. Жених скончался.
Мариэтта лишилась дара речи, и у нее перед глазами поплыли радужные круги, но усилием воли она; овладела собой.
— Нельзя, чтобы Элена сейчас оставалась одна. Она рассудок потеряет от отчаяния. Я должна быть с ней.
— Это невозможно. Сейчас ни сестра Сильвия, ни я не можем проводить тебя туда — вон сколько больных здесь.
— Значит, — непреклонно заявила Мариэтта, — вам придется кое на что закрыть глаза. Прошу вас!
— Элена, дитя мое… — монахиня стала растеряно озираться по сторонам, как бы ища поддержки, потом, взглянув на девушку, повернулась и поспешила прочь.
Мариэтта не решилась пойти через главный ход из опасения, что ее могли там не выпустить, и, сжав в кармане ключ, быстро направилась к знакомой двери, ведущей в переулок. Быстро глянув на окна и убедившись, что За ней не следят, она отперла дверь и, оказавшись в переулке, снова заперла ее.
— Сегодня к нам никому нельзя, — заявили ей, когда она прибежала в Палаццо Челано.
— Меня примет синьорина Элена, — ответила Мариэтта, назвав себя. — Я из Оспедале делла Пиета.
Несколько томительных минут прошли в ожидании, затем ее провели по широкой лестнице, и вскоре она уже была в комнате Элены. Элена, уже одетая в траур, сидела, уставившись бессмысленным взором в окно.
— Я знала, что ты придешь, — с благодарностью сказала она, не повернув головы.
Мариэтта бросилась к ней.
— Ой, Элена, дорогая! Как я тебе сочувствую, поверь, мне от души жаль…
Элена посмотрела на нее большими печальными глазами:
— Наверное, и я тоже умерла. Моя жизнь кончилась со смертью Марко. Вот почему я не могу плакать.
Это очень обеспокоило Мариэтту, значит, действительно, отчаяние Элены было настолько сильным, что она даже не могла выплакать свое горе. Поближе придвинув стул, она нежно обняла ее за плечи.
— Давай посидим, помнишь, как раньше? Может, ты успокоишься и сможешь поговорить со мной.
