– Господи, – Ричард опустился на колени перед распятием, – я только слуга Твой. Пусть же все случится по воле Твоей!
А за окном уже кто-то из крестоносцев пел:
Когда труба зовет в поход, Не время для утех.
Иерусалим нас всех зовет!
Наденем же доспех.
Иерусалим! Нет, он, глава воинства крестоносцев, должен прислушиваться к мнению тех, кого увлек за собой в далекую Палестину!
И все же в последующие дни Ричард был задумчив и погружен в себя. От размышлений его отвлекали только вылазки, которые он и его рыцари совершали в окрестностях Яффы. И, как обычно бывало, хорошая схватка бодрила и оживляла короля. Он был бесстрашен и дерзок настолько, что даже отчаянный в бою Медведь как-то заметил ему:
– Вы должны поостеречься, Ричард. Подумайте о нашем деле, государь! Вы душа воинства! Скорее баллиста будет стрелять без винта и рычага, чем христианское войско побеждать без короля Ричарда!
Тем не менее Ричард едва ли не каждый день отправлялся на конные разъезды, и редко когда дело обходилось без кровопролития. По сути, теперь для него повседневная реальность заключалась в убиении попадавшихся неверных. После очередной схватки, покидая поле боя, Ричард часто брал с собой по обычаю сарацин отрубленные головы павших, хотя случалось брать и пленных, среди которых порой попадались и эмиры. Они смотрели на страшного Мелека Рика с показной гордостью, но он видел в их глазах страх. После резни под Акрой они не верили, что их помилуют. И все же король приказал содержать их под надзором в почетном плену.
В один из дней, когда вернувшиеся после рейда вдоль побережья на юг корабли сообщили, что береговая линия выглядит спокойно, король решил отправиться в Аскалон. И занял его почти без происшествий.
Некогда это и впрямь была великая твердыня с огромными башнями и вознесенными на насыпях каменными стенами. Здесь не ощущалось жары, нежные зефиры колебали ветви гигантских кедров, которых в Аскалоне было не меньше, чем пальм и оливковых рощ вокруг. Просто дивный сад… И дивный город… до приказа Саладина о его разрушении. И все же Ричард решил восстановить и Аскалон.
Оставив в Аскалоне бо́льшую часть сопровождавшего его отряда, Ричард с малой его частью отправился назад. По пути сюда он убедился, что местность не уничтожена, здесь не было сарацинских наемников, и, когда за деревьями замелькали темные спины местных поджарых вепрей, его люди оживились. Как же всем захотелось поохотиться! Свежая свинина! Это не баранина местных жителей и не солонина, какую им привозили в бочках на кораблях.
– Я уже сейчас чувствую вкус жирной свинины! – кричал граф Лестер, погоняя коня между зарослей смоковниц и на ходу, как заправский сарацин, натягивая лук.
Охота вышла удачной. Пять диких молодых свиней стали их добычей, и рыцари прямо тут же, невдалеке от моря, развели костер и, освежевав туши, принялись жарить мясо на угольях. Аромат был потрясающий… А вкус! Рыцари с удовольствием смаковали мясо, запивая его легким красным вином.
После сытного обеда на воздухе спешить им не хотелось. Солнце еще стояло высоко, мягкое, нежаркое, ласкающее.
На берег набегали волны. Ричард, скинув шлем и распустив кольчугу, расположился под пальмой неподалеку от воды, смотрел на набегающие лазурные волны, на паривших над ними легких чаек… Он не заметил, как задремал.
Его разбудили встревоженные крики. На ходу затягивая пояс, Ричард поднялся. Рядом уже были его рыцари Бартоломью де Мортимер и анжуец Андрэ де Шовинье, которые закрыли короля щитами.
– Отступаем к лошадям, государь!
Осторожно отходя, Ричард видел, как уже яростно вступил в схватку Лестер, как сбил своим копьем всадника сарацина граф Генрих Шампанский. Но сарацин было слишком много, из зарослей выскакивали все новые и новые конники, размахивали саблями, истошно улюлюкали, наседали, тесня рыцарей к берегу и стараясь отсечь от лошадей. В воздухе засвистели стрелы, и прикрывавший короля Бартоломью, вскрикнув, получил оперенную стрелу в плечо, разбившую звенья его кольчуги. Ричард подхватил его, не дав упасть, и стал отступать, понимая, что они окружены и что им придется сражаться. А на нем даже шлема не было!
И вдруг он увидел… себя – свою алую накидку, свой плосковерхий шлем с ободом в виде стилизованной короны с зубьями наподобие дубовых листьев. Даже конь под ним был тот, какого он велел оседлать сегодня для поездки в Аскалон: не белоснежный Фейвел, а темно-гнедой жеребец нормандской породы. Сейчас жеребец взвился на дыбы, и всадник в шлеме-короне, взмахнув мечом, поскакал прочь, отчаянно выкрикивая:
– Сарацины! Я – король Ричард! Вы не смеете нападать на меня. Прочь!
Его былой противник, француз Робер де Бретейль!
В облачении короля Ричарда, на его коне!
Он стремительно пронесся мимо, увлекая за собой бо́льшую часть напавшего отряда.
– Мелек Рик! Мелек Рик! – вопили сарацины, погоняя своих лошадей, легких и быстрых, которые не несут тяжеловооруженного всадника, но которым не составит труда догнать могучего боевого коня.
Бретейль же, привстав на стременах и припав к гриве, стегал гнедого с яростью, которой Ричард никогда не позволял в обращении с благородным скакуном. И ошеломленный конь уносил де Бретейля все дальше и дальше, а следом, вопя и потрясая копьями, мчались сарацины.
– Коня мне! – приказал Ричард. – Мы нагоним их, мы спасем мессира Робера!
Лестер подъехал, удерживая в поводу чалую кобылу француза, и Ричард, едва передав Андрэ де Шовинье раненого Бартоломью, тут же оказался в седле. Но сначала ему пришлось схватиться с теми из сарацин, которые прикрывали воинов, погнавшихся за мнимым Мелеком Риком. Он разил и наседал на врагов, его меч обагрился кровью, он яростно рычал, разрубая их на части, снося им головы, сшибая с седла и топча копытами храпящей лошади.
Когда все было кончено, они долго скакали в надежде догнать де Бретейля и преследователей, пока Лестер не стал кричать, что это не имеет смысла, что так они нарвутся на новую засаду. Ричард натянул поводья, посмотрел на далекие холмы, где уже развеивалась поднятая ускакавшими пыль.
– Клянусь апостолами, я выручу тебя, француз! Ты спас меня, и теперь мой долг – показать, что я ценю верных рыцарей.
До самой Яффы Ричард не проронил больше ни слова. Так же молчалив он был и по приезде. А приехав, вызвал к себе Онфруа и продиктовал ему новое послание к Саладину. Тот выводил изысканной вязью на тонкой арабской бумаге:
«Мусульмане и франки смертельно истекают кровью, страна полностью разрушена, имущество и жизни приносятся в жертву обеими сторонами. Пришло время прекратить это. Наши спорные вопросы – Иерусалим, Святой Крест и страна. Иерусалим для нас – город великого поклонения, от которого мы не можем отказаться, даже если останется только один из нас. Мы не отступим, пока страна отсюда и до Иордана не станет землей Иерусалимского королевства. Крест, который для вас всего лишь кусок дерева, не имеющий ценности, для нас – важная святыня. Если вы все это отдадите, кровь перестанет литься и мы сможем договориться о мире, в котором нуждаемся как мы, так и вы».
