С Моктаром, который привез ее в Рим, она не могла об этом говорить. Он тогда сказал ей: «Вот увидишь, этот клиент платит отлично». И правда, епископ был щедр. Но теперь Соня пришла к выводу, что эти деньги ей достаются слишком дорого.
Застегивая ворот сутаны, Кальфо повернулся к ней:
— Тебе надо уйти, у меня сегодня вечером собрание. Важное. Понимаешь?
Она кивнула. Епископ объяснил ей: чтобы всходить по ступеням «Небесной лестницы» [14], нужно поддерживать диалектическое напряжение между двумя перилами — плотским и духовным. Она в этой галиматье ничего не поняла, но знала: прийти снова нужно через два дня, не раньше.
Это всегда так, когда у него «важное собрание». А завтра — пятница, тринадцатое.
Двенадцать апостолов держались сегодня с особой торжественностью. Антонио, облаченный в белый стихарь, молча проскользнул вдоль длинного стола к своему месту. Странный черный взор — единственное, что было видно из-под закрывавшей лицо ткани, — был кроток и невинен.
— Как всегда бывает в пятницу, тринадцатого, братья мои, сегодняшнее собрание предусмотрено уставом. Но, прежде чем поклониться бесценной реликвии, коей мы владеем, я должен ввести вас в курс последних событий, связанных с нашей текущей миссией.
Ректор выдержал паузу, глядя на распятие, что высилось перед ним, затем в полной тишине продолжил:
— Благодаря моему палестинскому агенту мы располагаем записями всех разговоров, что ведутся в квартире на виа Аурелиа. Француз показал себя достойным преемником отца Андрея. Ему удалось взломать код надписи из Жерминьи, а также благодаря первой фразе коптского манускрипта понять ее смысл. Он нашел цитату из Оригена и благодаря второй фразе манускрипта напал на след послания тринадцатого апостола, о существовании которого отец Андрей также догадывался, но убедился в этом, лишь приехав сюда, в Рим.
По собранию пробежал легкий шум. Один из апостолов приподнял над столом руки:
— Брат ректор, не играем ли мы с огнем? Со времен тамплиеров никто не подходил так близко к тайне, которую мы оберегаем.
— На нашем собрании уже взвешивались все за и против, и решение принято. Предоставить отцу Нилу продолжать свои изыскания — да, это риск, но риск рассчитанный. Несмотря на усилия наших предшественников, не все следы послания уничтожены полностью. Мы знаем, что, будучи предано огласке, оно может разрушить католическую церковь и всю цивилизацию, душой и вдохновительницей которой она является. Возможно, что существует еще один экземпляр этого документа, нам пока неизвестный. Не станем же повторять ошибку, допущенную с отцом Андреем: не надо мешать хорьку гнаться за добычей. Если монаху удастся выяснить местонахождение послания, мы сразу начнем действовать. Сейчас отец Нил работает на нас…
Его прервал другой апостол, чей широкий белоснежный стихарь не мог скрыть тучной фигуры:
— Большую часть времени они проводят в книгохранилище Ватикана. Как мы может контролировать, о чем они там разговаривают?
Никто, кроме ректора, не знал, что этот апостол — высокопоставленный член Конгрегации распространения веры, одной из самых успешных разведслужб мира. Этот человек имел доступ к информации, собранной со всех концов мира, вплоть до малейших сельских приходов. Поэтому Кальфо ответил ему почтительно.
— Вчера один из нас посетил отца Бречинского и напомнил ему кое о чем. Похоже, что тот осознал своё положение. Думаю, мы в самом скором времени выясним, способен ли отец Нил отыскать послание. А теперь перейдем к предписанной уставом церемонии.
С помощью двух апостолов он сдвинул с места деревянное панно и торжественно взял со средней полки ларец. Затем, повернувшись к замершим в неподвижности Одиннадцати, поставил его на стол и низко поклонился:
— В пятницу 13 октября 1307 года сенешаль Гильом де Ногаре арестовал тамплиеров великого магистра храма Жака де Моле и тридцать восемь его собратьев. Их заточили в подземную темницу и пытали, не давая передышки. В тот же день по всей Франции обезвредили почти всех членов ордена. Христианство было спасено. С той поры пятница, 13-го — день, судьбоносный для всего мира, и мы сегодня отмечаем его согласно нашему уставу.
И он, склонясь над ларцом, открыл его, затем отступил на шаг. Там, внутри, было то, о чем не знал отец Нил, нашедший почти все следы, оставленные в истории посланием тринадцатого апостола.
— Братья мои, прошу приступить к ритуалу поклонения.
Апостолы встали и чередой потянулись, чтобы прикоснуться губами сначала к перстню ректора, а после — к тому, что хранилось в ларце.
Когда настала очередь Антонио, он на мгновение замер над столом: уложенный на красную бархатную подушечку, перед ним мягко сиял золотой самородок в форме слезы.
«Все, что осталось от клада тамплиеров!» Он наклонился, губы его коснулись золотой слезы. Ему показалось, что она все еще обжигает, а перед глазами мелькнула страшная картина.
Отец Бречинский приветствовал их слабой улыбкой и, ни слова не говоря, проводил к рабочему столу. Затем кивнул и побрел в свой кабинет, однако дверь за собой не закрыл.
Поглощенный мыслями о своем новом открытии, отец Нил не обратил внимания на то, как скованно тот держался. «S.C.V., шифр Ватикана. Одна из величайших библиотек мира! Разыскать там книгу — немыслимая задача».
Он несколько минут машинально пытался включиться в работу, потом шумно вздохнул и повернулся к Лиланду:
— Ремберт, сделай милость — обойдись без меня. Я скоро вернусь. Отец Бречинский — единственный, кто может определить, к чему относится шифр «S.C.V.», оставленный отцом Андреем в ежедневнике. Пойду спрошу его об этом.
Тень омрачила лицо американца, и он прошептал:
— Прошу тебя, вспомни, что я тебе говорил: здесь никому нельзя доверять.
«Я знаю кое-что, о чем тебе неизвестно», — подумал отец Нил, но вслух ничего не сказал. Сняв перчатки, он постучался в приоткрытую дверь кабинета библиотекаря.
Отец Бречинский неподвижно сидел перед выключенным экраном компьютера, бессильно уронив руки на край стола.
— Отец мой, вы однажды сказали, что готовы мне помочь. Могу ли я обратиться к вам?
Поляк посмотрел на него растерянно, потом опустил глаза и глухо заговорил, будто не замечая отца Нила и обращаясь к самому себе:
— Мой отец был убит в конце 1940 года, я его не знал. Мама рассказывала: однажды утром заявился старший офицер вермахта, сказал, что собирает всех мужчин села якобы для проведения работ в лесу. Отец больше не вернулся, а моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Родственник из Кракова взял меня к себе. Я был несчастным одиноким ребенком военного временя, к тому же потерявшим дар речи. Молодой кюре из соседнего прихода пожалел немое дитя, он взял меня к себе, снова научил радоваться жизни. Однажды он начертал у меня на лбу, на устах и на сердце знак креста. На следующий день я впервые заговорил после долгих лет молчания. Со временем он помог мне поступить в епархиальную семинарию Кракова, где сам стал епископом. Я всем ему обязан, это отец моей души.
