— Готова ты или нет, меня не волнует, — процедил Филиппо. — Через час к тебе придет гостья. И все.
Джиованна, которая из них двоих отличалась более практическим складом ума, подобострастно затараторила.
— Синьор, вы только скажите нам, кто и что, и не извольте беспокоиться — вы на нас вполне можете положиться.
— Для начала уберите эту вазу с конфетами прочь с глаз и откройте окно. — Он с раздражением обвел взглядом неприбранную спальню. Когда здесь была Элена, в спальне всегда стоял чудесный запах, но от этих так несло иногда — обе что к купанию, что к свежему воздуху были, мягко говоря, равнодушны. «Когда же они, наконец, уберутся отсюда? Каким это станет для меня облегчением!» — подумал Филиппо, прижимая к ноздрям надушенный платок. Он уже знал, что совершенно преобразит эту спальню, сменит в ней мебель сразу же после похорон. И когда в нее войдет его новая невеста, все здесь будет совершенно по-иному.
Бьянка закончила играть и как раз допивала свою чашку шоколада, когда Появился Филиппо, чтобы сопроводить ее к Элене, как и было уговорено. Сестра Джаккомина очень просила Филиппо позвать и ее, если только бедняжка Элена изъявит желание побеседовать и с ней.
— Тогда придет слуга и проводит вас, — пообещал Филиппо, уже взяв за локоть Бьянку и собираясь отвести ее в спальню Элены.
— А вы как-то подготовили Элену к тому, что я должна прийти? — осведомилась Бьянка, когда они выходили из библиотеки.
— Нет. А зачем? Чтобы в который раз услышать ее отказ? — Он ободряюще улыбнулся. — Мне кажется, пусть лучше все будет выглядеть, как своего рода маленькое вторжение как снег на голову. Твоя решимость увидеть ее может оказаться именно тем решением, которое необходимо. Может, я просто ошибался, когда беспрекословно выполнял все предписания врачей? А что же касается Элены, то пациент никогда не может быть для себя хорошим лекарем — она не может знать того, что для нее в данный момент полезнее всего.
Бьянка одарила его взглядом, полным восхищения.
— Я так надеюсь! Если бы я только смогла помочь Элене выздороветь, это было бы маленькой платой за то, чем я ей обязана. Ведь она столько дня меня сделала.
— Какая же ты умница, птичка моя, — нежно произнес Филиппо. — Освети душу моей жены, как ты осветила мою.
Когда они дошли до дверей в будуар Элены, Бьянка требовательно постучала. Бьянка обратила внимание на то, что служанка, дежурившая подле Элены, осведомилась, кто там. Видно, она была приучена отпирать лишь на условный стук Филиппо. Когда Филиппо назвал себя, дверь открылась, он легонько подтолкнул Бьянку вперед, и они оказались в небольшой, элегантно обставленной комнате, предварявшей собственно спальню. Служанка заметно удивилась, увидев, что синьор Челано был не один.
— Нет необходимости оповещать синьору о том, что у нее гостья, Джиованна, — предупредил Филиппо. — Когда мы выйдем, возвратишься к больной.
— Да, синьор. — Женщина направилась к дверям спальни и открыла их перед ними. И снова Филиппо пропустил вперед Бьянку.
Войдя с яркого света в большую комнату, где царил полумрак — высокие окна спальни закрывали тяжёлые портьеры — Бьянка смогла разобрать огромную кровать под балдахином, поблескивавшую парчовую драпировку. На постели кто-то лежал. Приглядевшись, Бьянка поняла, что это Элена. Она лежала, вытянувшись на постели. Бьянка, вне себя от радости, что видит, наконец, свою подругу и крестную, медленно стала подходить к кровати. Она опасалась, что если подойдет слишком быстро, это может сильно напугать Элену. Невольно обернувшись, Бьянка видела, что Филиппо оставался стоять у дверей. Она улыбнулась ему, и он ободряюще кивнул ей.
— Элена, — тихо позвала она.
На постели что-то зашевелилось, и та, которая лежала на ней, вдруг ощутила, что в комнате кто-то есть. Бьянка снова позвала ее по имени и поняла, что ее слышат, несмотря на то, что лицо лежавшей скрывала тень, отбрасываемая пологом. Филиппо решил прийти ей на помощь.
— Кто-то, кто очень дорог тебе, Элена, пришел навестить тебя, — вкрадчиво проговорил он.
— Это я, Бьянка из Оспедале. Твоя приемная крестница. — И Бьянка запела старую песенку про Коломбину, которую Элена и Мариэтта так часто пели ей в детстве. — Танцуй, Коломбина, пляши, Коломбина! Взгляни на Арлекина…
Жуткий, режущий слух вскрик донесся с тонувшей во мраке постели и оборвал песню. Существо, лежавшее на постели, зашевелилось, задвигалось, и через мгновение Бьянка увидела напоминавшее маску лицо, ярко блестевшее в полумраке, по бокам которого струились длинные кудри нежно-золотистого цвета. Боже мой! Элена! Что же с нею стало! Бьянка невольно ахнула и прижала ладони к щекам и так, раскрыв рот, застыла, не в силах вымолвить ни слова. В следующую секунду в наступившей тишине прозвучали слова, страшнее которых девушке слышать не приходилось.
— Убирайся отсюда! Я всегда ненавидела тебя! — произнес странный скрипучий, почти незнакомый голос, сопровождаемый ужасным, мерзким кашлем.
Бьянка готова была упасть в обморок, разрыдаться, закричать. Повернувшись, она бросилась к дверям, стоявший неподалеку Филиппо поймал ее и, обняв за плечи, вывел через смежную со спальней комнату в коридор. Прижавшись лицом к его груди, она разрыдалась. Гладя ее по волосам, он успокаивал ее.
— Ну, ну, птичка моя маленькая. Моя маленькая… успокойся, любовь моя. Успокойся, не надо бояться.
От сотрясавших ее рыданий Бьянка с трудом могла дышать, лишь крепче вцепилась в накрахмаленную рубашку и сюртук Филиппо.
Зрелище утратившей рассудок, невменяемой Элены было чем-то таким, чего ее душа не могла выдержать. А еще этот крик, эти ужасные слова, эта злоба — все было, ну совсем как удар ножом в самое сердце, в душу ее.
Филиппо оставался спокойным.
— Вот видишь, — обратился он к Бьянке. — Болезнь Элены подточила и ее разум. Этого и следовало ожидать. Теперь ты знаешь то, что я от всех остальных держал в строгой тайне. Исчезла моя последняя надежда, что хоть ты сумеешь вернуть ее к прежней жизни, но и ты не смогла.
— Но я пыталась! — Бьянка продолжала всхлипывать. — Вы же сами слышали, что она сказала!
Он взял в ладони ее залитое слезами лицо и наклонился к ней.
— Она просто не соображает, что говорит, пойми. Попытайся это понять.
Филиппо нежно поцеловал девушку в ее дрожащие губы, и она закрыла глаза. В его сильных объятиях она чувствовала себя легко и спокойно, будто обретая в них какую-то, лишь ей доступную блаженную обитель. Слезы все еще текли по ее горячим щекам, и он своими поцелуями осушал их, прикасаясь губами к ее трепетавшим векам. Потом его губы стали блуждать по ее виску, коснулись мочки уха, бархатистой кожи затылка. Его пальцы спокойно и уверенно снимали с нее покрывало, которым Оспедале закрывало ее прекрасное лицо от всего остального мира, и Бьянка почувствовала, что оно мягко и беззвучно скользнуло на пол. Господи, какие сладкие у него губы!
