Услышав это ласкательное имя, Бьянка вспыхнула.
— Не каждый день. У меня ведь есть еще прослушивания в Оспедале, да и другие занятия.
— Вот досада! Бьянка, ты должна быть здесь. Весь дворец словно оживает, стоит лишь тебе переступить его порог.
Бьянка почувствовала, как забилось ее сердце.
— Вот выздоровеет Элена, и все у вас наладится.
Грусть омрачила лицо Филиппо Челано.
— Нет, ничего уже не вернешь. Я свыкся с неотвратимым.
Выйдя из-за пюпитра, Бьянка подошла к нему.
— Отведите меня взглянуть на нее. Ведь вам ничего не стоит впустить меня к ней.
— Я над ней более не властен. Элена живет сейчас во мраке спальни, окна которой постоянно задернуты тяжелыми портьерами, и допускает к себе лишь камеристку.
— Но я нисколько не сомневаюсь, что от меня она не отвернется. И если я хоть что-то для вас значу, позвольте мне это!
Выражение его лица не изменилось, но внутренне Филиппо напрягся. Кто это надоумил Бьянку? Он не мог поверить, что это желание возникло у нее по собственной инициативе — ведь она всегда старалась угодить Элене, не идти против ее воли и вообще не досаждать ей как-либо. Да, ситуация стала принимать несколько пикантный оттенок, когда эта пигалица вдруг возобладала правом вертеть им, причем в этой чрезвычайно деликатной сфере. Впрочем, он сумеет извлечь выгоды для себя и из этого.
— Хорошо. Пусть все будет так, как ты просишь. Но мне хотелось бы только знать — выдержишь ли ты? Достанет ли у тебя на это мужества?
Вот как раз этого-то ей и не хватало — так, во всяком случае, казалось ей самой, поскольку она знала свою способность немедленно устраняться от всего, что казалось ей неприятным или пугающим.
— Что вы имеете в виду? — настороженно спросила она.
— Той Элены, которую ты всегда знала, уже более не существует. Она до неузнаваемости похудела, единственно, что не изменилось в ней, так это, пожалуй, ее чудесные волосы. Кроме того, ее постоянно мучают приступы сильнейшего кашля. — Он повторял то, что ему ежедневно докладывала его подручная о состоянии его жены, чтобы быть в курсе того, насколько близок конец. Филиппо и сам до сих пор не мог ясно понять, почему это он не дал Элене возможность погибнуть как можно быстрее, а выбрал путь постепенного ее умерщвления. Может быть, потому, чтобы смерть не была такой мучительной для нее? — Кроме всего иного и прочего, она очень не любит всяких неожиданных вторжений.
— То, что вы сказали мне, лишь способно вызвать еще большее сочувствие к ней, — ответила Бьянка, и в голосе ее было неподдельное сострадание. Она обнимет Элену и станет вспоминать вслух о их былых днях в Оспедале, она заставит поверить в себя, она заставит ее. жить! Она искренне любила эту женщину, которая всегда относилась к ней ласково и по-человечески участливо. А то, что она испытывала другую, совершенно отличную любовь к Филиппо, тяжким грузом висело на ее душе, и она жаждала избавиться от этого невыносимого груза.
— Значит, как только ты закончишь играть и вы с сестрой Джаккоминой выпьете по чашечке горячего шоколаду, обратись к ней — пусть она разрешит отправиться вместе со мной к Элене, но вот саму сестру я, к сожалению, допустить не могу. Это было бы слишком тяжелым испытанием для больной женщины.
Бьянка понимающе кивнула.
— Она все сумеет правильно понять.
— Ты — решительная девушка, Бьянка, и я рад в этом убедиться.
Уходя, Филиппо улыбнулся про себя. Ему очень нравилась ее реакция на подобные фразы. Видеть, как эту невинную девушку охватывает искреннее смущение, — для него все равно, что заглянуть за стены монастыря. Она отличалась от тех развязных девиц, познавших весь цинизм, которые, в основном, и составляли круг его общения на протяжении почти всей жизни. Неудивительно, что очень многие мужчины Венеции с первого взгляда влюблялись в девушек — воспитанниц Оспедале. Эта аура непорочности в сочетании с молодостью и красотой — перед ней невозможно было устоять.
Поднимаясь наверх по ступеням, он думал о том, с какой радостью он избавится от этих двух успевших уже опостылеть ему до смерти баб, Минервы и Джиованны, которые торчали в апартаментах Элены в течение вот уже многих недель. Он заполучил их в свое распоряжение с помощью одного из своих посредников из числа наиболее доверенных лиц, а тот, в свою очередь, откопал их в каком-то борделе. Обе они не особенно жаловали мужчин в качестве своих партнеров, зато не могли натешиться друг другом. Это был предел их мечтаний — не вылезать из постели в роскошном будуаре, да еще за такие деньги. Ну чем не сказка! А на денежки, которые он им пообещал, они в перспективе вполне могли открыть и свои собственные заведения, и сейчас, борясь со скукой и однообразием, они наперебой обсуждали, как это все будет происходить, вникая даже в такие детали, как цвет обоев в номерах и число ночных горшков в них.
Но Филиппо был не настолько глуп, чтобы целиком поставить себя в зависимость от того, насколько длинными окажутся их языки. Но всему свое время. Как только тело Элены перекочует из отделанной розовым мрамором гостиной сюда, в ее спальню, обе сию же минуту уберутся отсюда и разойдутся в разные стороны так же тайно, как и появились здесь. Их уже будет ожидать лодка, которая увезет их так далеко, что нога ни одной, ни другой больше не ступит на землю Венеции. И когда та, на которую он возложил обязанности приносить Элене еду и питье и ее муж-гондольер, привозивший ее ко дворцу по вечерам, оба они будут… словом, это будет уже заботой его посредника.
Открыв дверь в спальню, Филиппо обнаружил, что золотоволосая Минерва и Джиованна, которая когда-то, еще до овладения навыками древнейшей профессии, была служанкой в одном богатом доме, при свете свечей резались в карты. В комнате стоял полумрак. Обе женщины тут же вскочили и приветствовали Филиппо довольно неуклюжими книксенами, выразив таким образом ему их безграничное уважение.
— У тебя сегодня будет гостья, — сообщил он Минерве.
— Но, когда уходил доктор, который в последний раз был здесь, вы же говорили, что больше их не будет, — капризно стала возражать она. Из-за своей природной лени она терпеть не могла всякого рода неожиданностей, хотя не имела ничего против такого пребывания в спальне, страшно не любила всех этих появлений на публике. И когда они тогда выходил из Базилики и детская ручонка вцепилась в ее рукав, она чуть не умерла со страха и едва удержалась, чтобы не влепить этой соплячке хорошую затрещину. Вот с докторами другое дело, с ними было легко, они ведь сплошные тупицы, эти доктора. Ни черта они не понимали, только напускали на себя важность — ну ни дать ни взять индюки надутые, да и только. Вечно что-то бубнили на каком-то тарабарском языке — бывали моменты, когда она с большим трудом сдерживалась, как бы не рассмеяться им прямо в их чопорные рожи. — А кто будет на этот раз? Если какой-нибудь там доктор, тогда ладно, я готова.
