Явился наконец и доктор герцога, пожилой человек с серьезным лицом. Осмотрев больного, он объявил, что это колики, от которых тот страдал иногда и прежде. Предпринятые им меры привели герцога в сознание.
Отец Иларио и Бланка Мария спросили врача о положении больного. Врач сказал, что на этот раз припадок так силен, что должен окончиться смертью, и герцогу осталось жить несколько часов.
Больной сам это чувствовал, он простился с женой, с доктором, с прислугой, окружавшей его, исповедовался и приобщился святых тайн.
Пока Иларио читал вслух молитвы у постели умирающего, Бланка Мария стояла тут же, убитая, по всей видимости, горем. Доктор, наблюдая за агонией своего пациента, вдруг заметил некоторые признаки, противоречащие его диагнозу. У него возникли другие предположения, и он попросил Базилио вспомнить, что герцог ел накануне вечером.
Базилио подробно рассказал ему обо всем, что знал, упомянув, между прочим, и о стакане вина, который он ему подал перед самым сном.
Доктор, собрав эти сведения, незаметно налил в пузырек вина из стоявшего на столе графина и вернулся к постели герцога, у которого начались уже предсмертные судороги.
Герцогиня стояла по одну сторону смертного одра, отец Иларио — по другую, в глубине комнаты толпились слуги, горько плакавшие о своем господине.
Наконец, дон Федро Медина испустил последний вздох.
Доктор засвидетельствовал смерть, затем отправился к себе и исследовал вино, принесенное из кабинета. Его подозрения оправдались. В вине он нашел сильный растительный яд. Он опять поехал во дворец, весьма осторожно расспросил Базилио и узнал, что в последний вечер у герцога был только Мануэль Павиа де Албукерке.,
Это ничего не объяснило доктору, и он схоронил до поры до времени в своей груди тайну смерти герцога, о которой во дворце никто, по-видимому, и не подозревал.
Через несколько дней после бегства Инес из отцовского дома граф Кортецилла вышел в темный, ненастный вечер из своего дворца через ту самую дверь павильона, которой воспользовалась для своего бегства его дочь.
Заперев за собой эту дверь, граф прислонился к стене, окружающей парк, и впал в глубокую задумчивость, очевидно, мысли о постигшем несчастье постоянно преследовали его.
Вдруг недалеко от того места, где он стоял, отделился от стены человек и, приблизившись к графу, вывел его из раздумья. Человек этот был одет в широкий плащ, один конец которого, закинутый на плечо, образовывал спереди широкую складку, красиво драпируя фигуру незнакомца. На голове его была шляпа с широкими полями и с пером, длинные, покрытые пылью сапоги для верховой езды довершали костюм.
— Во имя Гардунии! — сказал он тихо, подходя кграфу.
— Спасение заговорщикам! — ответил граф Кортецилла.
Слова эти, очевидно, имели тайный условный смысл. Услышав ответ графа, незнакомец подошел к нему поближе и низко раскланялся.
— Это вы, принципе6? Я к вам с поручением!
— Кто вы? Я не узнаю вас, — спросил граф Кортецилла.
— Капитан Мигуэль Идеста!
— Приветствую вас, капитан, — ответил Кортецилла, отходя от стены парка вместе со своим собеседником. — Кто еэс прислал?
— Начальник Толедо!
— Проводите меня до монастыря Святой Марии. По дороге расскажете мне о деле. Улицы, по которым мы пойдем, в этот час обычно пустынны, думаю, мыникого не встретим и можно будет говорить без опаски.
— Как прикажете, принципе, я к вашим услугам, — почтительно ответил капитан.
— Когда вы приехали?
— Час тому назад. Мой проводник остался у заставы с лошадьми.
— Когда вы думаете вернуться в Толедо?
— Я отправлюсь сразу, как только передам вам, принципе, то, что имею сообщить.
— Состоялось ли собрание начальников в прошлую ночь в Толедо?
— Да, принципе, состоялось.
— Сколько их было?
— Тринадцать человек.
— Говорите, что у вас, капитан, — приказал Кортецилла.
— Начальник поручил мне засвидетельствовать вам, принципе, свое нижайшее почтение и готовность исполнить приказания, которых ждут от вас. Затем он покорнейше просит назначить общую встречу в монастырских развалинах, чтобы доложить вам о результатах деятельности общества во всех пунктах края. В последнее время в Гардунии было сделано очень много.
— Собрание можно назначить на ночь новолуния. Прошу вас, капитан, передайте это от моего имени начальникам.
— Еще мне поручено спросить вас, принципе, будет ли выхлопотана отсрочка казни Алано Тицона?
— Казнь будет отсрочена.
— На встрече, о которой начальники просили вас, они рассчитывают представить на ваше усмотрение их планы насчет Алано Тицона, — продолжал капитан. — У Рубена Валмонка, помощника предводителя, брат служит сторожем в городской тюрьме.
— Я знаю это.
— Через брата Рубен имеет возможность связываться с Алано, он передал ему об ожидающем его освобождении.
— Было бы лучше, если бы этого не делали, так как в благонадежности сторожа мы не уверены!
— Под Сантандером капитан Ириццо попал в руки карлистов.
— Один он и больше никто?
— Их было четверо, принципе! Их заставили принести присягу дону Карлосу!
— Это сообщает начальник Сантандера?
— Да, принципе.
В эту минуту шепотом разговаривающие между собой собеседники приблизились к стенам монастыря Святой Марии.
— Много ли средств получено из провинций? — спросил Кортецилла.
— Начальник Толедо внес в банк три миллиона, — ответил капитан.
— Он слишком поторопился, деньги эти нужно было разделить.
— Насколько мне известно, начальники сделали это не без основания, у них были на это какие-то тайные причины, они сами намерены вам их сообщить.
— У вас есть что-нибудь еще, капитан?
— Мне остается только засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение.
— Итак, передайте от меня поклон начальнику Толедо, а также то, что я вам сказал относительно нашей встречи, — сказал граф Кортецилла, завершая разговор с капитаном благородным движением руки и легким поклоном, в ответ капитан низко раскланялся.
Вслед за этим собеседники расстались, капитан исчез в вечернем мраке, а граф, позвонив у монастырских ворот, которые вскоре отворились перед ним, вошел во двор и направился в аббатство.
Отца Доминго не было, и дежурный послушник сходил за отцом Бонифацио.
— Все готово, мы ждем вас, граф Кортецилла, — сказал патер с сухим неподвижным лицом. — Я сам руковожу пыткой.
— Итак, вы решились?
— Этого не избежать, такие, как она, покоряются только физической боли, — отвечал Бонифацио. — Мы предпринимали все, пробовали разные средства, чтобы смягчить душу этой женщины и переломить ее упрямство, но она твердит свое, и мы так и не смогли добиться от нее признания, хотя принц в ее присутствии отрекся не только от связи, но даже от знакомства с нею, а Изидор Тристани открыто сознался, что он былее любовником.
