— Антуан Конти-Винтимиль, — повторил Васконселлос с горечью, — человек, который первый поставил Португалию на роковой путь, ведущий к пропасти; демон, стоявший некогда у трона нашего повелителя, подлый отравитель, развративший ум и сердце своего короля, нравственный убийца его величества короля Альфонса, вашего брата и государя.
— Как осмеливаешься ты говорить мне это, — возразил Конти, поднимая голову. — Ты, Кастельмелор, мой наследник! Ты, подражающий мне и превзошедший меня!
— Вглядитесь получше, сеньор Конти, — отвечал младший Суза, — я не Кастельмелор…
— Возможно ли это! — перебил Конти, оглядываясь вокруг себя, как бы ища своих отсутствующих сообщников.
— Я тот, — продолжал Васконселлос, — кто в дни вашего могущества ударил вас по лицу среди ваших подлых телохранителей, я тот, кто возмутил народ, чтобы изгнать вас из Лиссабона…
— Васконселлос! — прошептал Конти, опуская голову.
— Да, Васконселлос, который сказал вам: мы увидимся, сеньор Конти.
Бывший фаворит сделал шаг назад и бросился к ногам инфанта, который отступил с отвращением. Тогда Конти, обезумев от ужаса, на коленях дополз до Изабеллы.
— Сжальтесь, пощадите! — прошептал он.
— Пощадите его, сеньор, — сказала королева.
Сестры в свою очередь сложили руки и взглядом умоляли Васконселлоса.
— Встань! — сказал последний. — Я забыл о тебе, и чтобы вспомнить, надо было не меньше, как опасность для королевы… Не жалей, что принял меня за Кастельмелора. Без этой ошибки ты дорого заплатил бы мне за твою дерзкую попытку, смотри!
Он толкнул Конти к окну. В окне видны были при лунном свете тридцать вооруженных людей, спрятанных за одним из дворцовых флигелей.
Инфант, в свою очередь, подошел к окну и увидел вооруженных людей; досада его увеличилась.
— Ступай, лакей англичанина, — продолжал Васконселлос, — возвращайся к своему господину. Скажи, чтобы он продолжал втихую свои подлые интриги, пока не настанет час расплаты… Но горе ему, если он опять коснется королевы!
Васконселлос указал на дверь. Конти поспешными шагами пересек залу и скрылся.
— Благодарю вас, сеньор, — сказала королева растроганно. — Сам Бог послал мне вас.
— Примите и мою благодарность, сеньор, — сказал в свою очередь инфант голосом, в котором горечь и гнев боролись с церемонной любезностью. — Но сколько чудес случилось в одну минуту! Я понимаю, что вас могли принять за вашего брата, так как я сам часто ошибался, но откуда, позвольте узнать, происходит это знание английских интриг? С какого времени имеете вы право содержать за свой счет солдат? Что значит…
— Простите мне, ваше высочество, — перебил Васконселлос, — но объяснение было бы слишком длинно, и я считаю его бесполезным…
— А я требую его, сеньор!
Васконселлос почтительно поклонился.
— Я хотел бы прежде переговорить с королевой, — сказал он.
— Сеньор, — отвечал инфант, — ваше поведение увеличивает мои подозрения, и я приказываю…
— Оставьте нас вдвоем, брат, — твердо произнесла королева.
Но инфант перешел границы своей обычной скромности.
— Мне очень жаль, — вскричал он, — что я не могу вам повиноваться, но этот человек окружен таинственностью! Вы думаете, что он явился вас спасти; я также хочу так думать; однако речь идет о такой драгоценной особе…
— Упрямый и подозрительный ребенок, — прошептал Васконселлос, — такого ли короля нужно Португалии?
— Отвечайте сеньор, — снова потребовал инфант, — достаточно двух слов.
Васконселлос вынул записку и передал ее инфанту.
— Я знал ваше высочество, — сказал он, — и предвидел, что подобное может произойти; прочитайте эту записку.
В записке было следующее:
«Ваше счастье на этом свете зависит от Васконселлоса, положитесь на него.
Монах».
Инфант несколько раз перечитал записку. Наконец он взглянул на Васконселлоса, стараясь проникнуть в его мысли; тот спокойно выдержал этот взгляд.
— Это действительно почерк монаха, — прошептал инфант, — но от какой опасности он хочет меня защитить…
— Пока это тайна между мной и монахом, — отвечал Васконселлос.
— Я удаляюсь, — сказал принц, подумав несколько минут. — Но я не могу довериться вам, несмотря на рекомендацию монаха, которого я уважаю и который уже доказал мне свою преданность, но которого внутренний голос заставляет меня избегать. Итак, я удаляюсь, но не для того, чтобы повиноваться его таинственным приказаниям, но из уважения к желанию ее величества.
Королева рассеянно ответила на глубокий поклон, который последовал за этими словами. Она с трудом сдерживала свое нетерпение.
— Идите к себе, мои милые дети, — сказала она молодым девушкам после ухода дона Педро, — я позову вас, когда будет надо.
— Потрудитесь сказать его высочеству принцу инфанту, что ее величество просит его не выходить пока из дворца; ей необходимо будет через некоторое время с ним переговорить, — добавил Васконселлос.
Васконселлос и королева остались одни. После ночной сцены в отеле Суза это случилось в первый раз. Изабелла не скрывала своего волнения. Васконселлос молчал, и это молчание еще более смущало королеву. Чтобы выйти из такого положения, она первая решилась прервать молчание.
— Что вы мне хотели сказать, дон Симон? — спросила немного дрожавшим голосом королева.
— Государыня, — отвечал Васконселлос, — я пришел к вам по одному очень важному делу… Но прежде позвольте мне предложить вам один вопрос: надеюсь, что теперь, когда над вами уже не тяготит грубая тирания, вы отказались от мысли, погрести себя навеки в каком-нибудь монастыре?
— Я не знаю… Я еще колеблюсь… Свет считает меня супругой короля; чем можно быть после этого, как не невестой Христовой? Чтобы поступить иначе, нужно иметь в оправдание взаимную и страстную любовь.
— Можно поступить иначе, государыня; были примеры, что королевы удерживали за собою трон после падения своих супругов.
— Я не понимаю вас, дон Симон.
— В свою очередь, я тоже колеблюсь, государыня, — с жаром произнес Васконселлос. — Я колеблюсь, потому что теперь я уклоняюсь от пути, который я предначертал себе, и отступление это мне кажется преступлением против принесенной клятвы, изменой своему долгу; к тому же… Выслушайте меня, государыня… О! Поддержите меня! Я люблю вас!
Слова эти он проговорил хриплым и задыхающимся голосом. В ту же минуту он спохватился и готов был бы пожертвовать своей жизнью, чтобы только взять назад свои слова.
