Кмитич выскочил из синагоги, шатаясь, отошел в сторону, упал на колени и, упершись руками в землю, начал тяжело дышать. Его грудь сотрясали судорожные толчки, словно душа желала побыстрей отделиться от тела и улететь раньше времени на небо, подальше от этого ужаса.
Кмитич был солдатом, привыкшим к войне, крови, видел страдающих раненых, оторванные головы и руки, видел мертвых ратников, сам убивал, но только не к такой войне он привык. Такую войну он вообще не принимал ни умом, ни сердцем. «Ведь я, наверняка, половину из них знал», — думал князь о несчастных жертвах, утирая влажное лицо и таза рукавом. «Неужели это все сделали те самые приятные в общении люди, с кем я разговаривал в Смоленске, когда подыскивал себе платье?»
Он, правда, быстро пришел в себя, вскочил в седло и галопом поскакал к Оршанскому Кутеинскому монастырю игуменьи Ираиды Куракиной. Он въехал в разгромленную калитку монастыря. На крыльце сидя спал, опершись о мушкет, стрелец. Но спящий часовой вскочил, выставил свою рушницу и громко крикнул:
— Стой! Куда прешь?
— К игуменье Куракиной! Где она? Что с женщинами?
— А ты кто таков? — стрелец с подозрением осматривал Кмитича, понимая, что перед ним некий знатный человек, явно не простой ратник. Шапка, вроде, сотницкая. Да и осанка как у знатного дворянина. Точно не босяк!
— Я от самого царя с донесением к атаману Черкасскому, — старался говорить с московитским акцентом Кмитич, — он распорядился, чтобы всех православных монахинь переправить в Смоленск, если опасность здесь будет.
— Да уж, была тут опасность. Находились охотники! — усмехнулся стрелец. Похоже, он поверил Кмитичу, но все еще косился подозрительно.
— А ты, стало быть, их охраняешь? — спросил хорунжий.
— Атаман Черкасский приказал, мол, чтобы ни одна мразь сестер не тронула. Они, монахини, стало быть, согласны предаться Московской церкви Никона. Сам-то атаман ушел ляхов добивать, а кое-кто этим и воспользовался. Лезут. Так что, барин, и вас не пущу. Уж не обессудьте. Приказ. Мне бы бумагу какую-нибудь с печатью царской. Вот тогда впущу.
«Барин»… Кмитич усмехнулся, но и одновременно облегченно вздохнул. Монастырь, слава Богу, уцелел. Монахини живы. Хотя весь правый угол здания был посечен пулями: видимо, и здесь шел бой.
— Молодец! — похвалил стрельца Кмитич, и в самом деле довольный, что хотя бы здесь порядок. — Охраняй и дальше. Доложу о тебе царю. Как звать-то?
— Афанасий мы. Ивановы. Девятого московского стрелецкого приказа, стало быть, — стрелец явно приободрился.
Кмитич поскакал к замку, к своему дому — небольшому дворцового типа каменному зданию. Оно, к большой радости князя, было также цело, но вокруг толпились казаки и несколько стрельцов. Казаки были похожи на турок или татар: в высоких не то фесках, не то папахах, в зелено-красных одеяниях, в красных и синих шароварах. Один из них, с длинными черными усами, грубо окрикнул Кмитича.
— Куда? Кто таков?!
— Я… — хорунжий растерялся, но лишь на секунду. — Я из Смоленска, от царя Алексея Романова, от князя его Хованского. С личным секретным донесением. Где ваш старший?
— Атаман?
— Так, атаман. Черкасский! — вспомнил Кмитич фамилие донского командира.
— Атаман Черкасский пошел преследовать литвинское войско, — махнул казак рукой в южном направлении.
— Но у меня к нему срочное донесение, особо секретное! А кто вместо него в городе остался?
— Его братэла Ибан Черкасский. Ну, или Иван по-вашему, — казак, пусть и слегка хмельной, похоже, был здесь самым трезвым. Он несколько подозрительно покосился на Кмитича- видимо, ему показался незнакомым акцент всадника в серой форме стрельца. Тем не менее, кто разберет это пестрое северное воинство царя, где иные стрельцы даже двух слов связать по-русски не могут! Поэтому казак отбросил все подозрения. В конце концов, стрелец мог быть из Курска или Брянска, там по-русски говорят примерно одинаково.
— Ну, тогда веди к Ибану, — и Кмитич спрыгнул с коня, которого отвел в сторону от крыльца и привязал у хорошо знакомого открытого стойла. Мельком взглянул на открытые пустые клетки для ястребов. Скрипнул зло зубами. Боевые действия, похоже, не задели самого дома, но казаки и стрельцы уже успели опоганить весь двор: повсюду были разбросаны какие-то вещи, валялись книги, в пирамидах стояли мушкеты, лежали пустые бутылки, некоторые окна были выбиты…
Пока Кмитич в сопровождении длинноусого поднимался по ступенькам, хорунжий, несмотря на бешено колотящееся сердце, постарался спросить небрежным тоном:
— Здорово всыпали им?
— Всыпать-то всыпали. Скорее, они нам. Второго числа ночью Радзивилл атаковал. Тысяч семь с нашей стороны погибло. Паника была, бежали на ту сторону Днепра! Тонули, как камни! Что творилось! Видел бы ты!
— А потом? — Кмитич явно оживился, узнав, что Великий гетман разгромил под Оршей московитов. «Молодец старик!» — подумал хорунжий.
— Потом? — казак вроде как задумался. — Потом мы им всыпали, но не так. Они быстро ушли к Косыпи. Атаман пошел по их следам. Может, нагонит. Как Смоленск?
— Тоже держится. Не получается захватить город никак. А хозяева дома где?
— Кто где, — махнул рукой казак, — кто погиб, кто удрал со своими. А как там в Смоленске-то? — казак словно не слышал первого ответа или же пропустил его мимо ушей. «Наверное, все же тоже пьян», — сделал вывод Кмитич и вновь повторил:
— Пока не взяли. Очень там все сложно для нас.
Кмитич с тоской посмотрел на несколько книг из своей библиотеки, валяющихся прямо на лестнице. Хорунжий и казак поднялись на второй этаж и вошли в гостиную. Утро было прохладным, но днем накануне стояла жара, и, видимо, поэтому окна гостиной были открыты нараспашку. В самой комнате стояло несколько казаков, что-то бурно обсуждающих на та-табарском языке. Стол был заставлен бутылками, как опустошенными, так и полными либо еще недопитыми. Казаки явно разбомбили фамильный погребок Кмитичей. «Суки», — стиснул зубы хорунжий. Ему хотелось наброситься на этих людей и выбросить их всех через открытые окна. В глазах потемнело от бессильной злобы. Самуэль даже прикрыл веки рукой, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.
— Атаман! — крикнул казак, что привел Кмитича, и дальше что-то сказал на непонятном языке.
Казаки замолчали и все повернулись в сторону вошедших.
— Ну, что у тебя ко мне? — произнес невысокий крепко сбитый смуглый человек с висящими, как и у всех остальных тонкими усами. Он был в красных шароварах с кожаной подкладкой для седла и в высокой красной шапке, похожей на турецкую феску. Видимо, это и был Ибан Черкасский, ибо он тут же развалился в кресле и важно опустил руки на колени. «Пьян в хлам», — подумал Кмитич, посмотрев в его мутные чайные глаза.
