– Всё оружие и все деньги. И самое скверное – исчез порт-папир с записями о наблюдениях за «чёрным жемчугом».
Люпус клацнул зубами.
– Куда мы теперь? – быстро спросила Адония, приподнимая, для облегчения шага, край юбок.
– Назад, на рынок. Нужно послать Кантора – пусть бежит, сзывает всех к нам. Потом – в порт, на любой отходящий корабль. И – снова в Испанию, там, помнится, есть где укрыться.
– В монастыре безопаснее! – учащённо дыша, возразила Адония. – Лучше вернуться назад, в «Девять звёзд»!
– Нет! – Филипп на ходу отрицательно качнул головой. – На этом пути нас как раз должны поджидать. Что скажете, патер?
Но монах, кажется, был так испуган, что потерял способность спокойно мыслить.
– Веди нас ты! – прохрипел он Филиппу. – Веди нас ты!
– Тогда – на рынок, предупредим Кантора, потом наймём карету – и в порт!
Однако предупредить Кантора оказалось весьма затруднительно. Дверца будки зеленщика была прикрыта. Филипп передал Симеона Адонии, потянул дверцу. Кантор, уронив голову на грудь, сидел, привалясь к задней стенке. На прилавке перед ним стояли две почти пустые бутылки с вином. Однако пьяным кнехт не был.
– Укол в сердце, – сообщил, выпрямляясь, Филипп. – Совсем недавно. Тёплый ещё.
– В порт! – простонал Люпус. – На корабль! Скорее!
Бросились к входу с рынка, зашагали по улице, ведущей на постоялый двор. И, второй раз за этот день, встали, окаменев. Навстречу им, шагах в тридцати, лёгкой походкой шёл невысокого роста, в коричневом балахоне монах. Из-под локтя у него сверкнуло: кожаный порт-папир с золотым тиснением.
– Патер! – хрипло выкрикнула Адония. – Это тот, кто побил Глюзия на берегу моря!
Люпус, задыхаясь, рванул дрожащей рукой ворот. Подхватив старика, словно второго ребёнка, Филипп развернулся и побежал. Адония, спеша за ними, на ходу обернулась и простонала:
– Он бежит за нами! Бежит!
За какой-то миг домчались до переулка, где, наперерез им, неторопливо катило спасение. Действовали слаженно и стремительно. Адония, обогнав Филиппа, распахнула дверцу кареты и прыгнула внутрь. Послышалась пара хлёстких, быстрых ударов, раскрылась дальняя дверь, грузно шмякнуло оземь чьё-то тело. Филипп, зашвырнув в чрево кареты Люпуса и Симеона, прыгнул на козлы, сбил с них кучера и, оглянувшись на подбегающего монаха, хлестнул лошадей.
Промчались по прямой улице до окраины Бристоля, вынеслись за город. Филипп, нахлёстывая лошадей, обернулся – и отчаянно выругался. В отдалении, на такой же бешенной скорости, за ними катила вторая карета. На козлах сидел, взмахивая хлыстом, коричневый страшный монах.
– Адония! – закричал Филипп.
Девушка, раскрыв кучерское окошечко, бросила ему:
– Слышу!
– Приготовься! – скомандовал заметно побледневший рыцарь. – Скоро по правую сторону будет густой лес, мы бросим карету и скроемся в чаще!
– Может, уйдём в карете? – крикнула в окошко Адония.
– Нас четверо! – рявкнул Филипп. – А он – один! Наши лошади устанут быстрее! Если успеем, то скроемся в лесу! Сделаем крюк и вернёмся в город. Нам нужно в порт!
– Поняла! – ответила ему в спину Адония. – Как только остановишь – мы выскочим!
Когда по правую руку потянулись густые зелёные заросли, Филипп натянул вожжи. Тотчас дверца распахнулась и три человека в один миг спрыгнули на землю. Филипп хлестнул лошадей и, подхватив Симеона, бросился в лес. Адония и поддерживаемый ею под локоть Люпус метнулись за ними.
Шумно дыша, Филипп проламывался сквозь цепляющийся за одежду подлесок. Добравшись до высоких деревьев, он молча передал ребёнка Адонии, присев, усадил Люпуса на плечи и, встав, широко зашагал в сторону от дороги.
– Может, Симеона бросим? – предложила спешащая за ним Адония.
– Не сейчас! – ответил, не оборачиваясь, Филипп. – Его оставим так, чтобы выиграть время!
Между деревьями услужливо вызмеилась тропинка. Беглецы, не сговариваясь, свернули и зашагали по её ровной ленте. Но коварная дорожка, проложенная, скорее всего, грибниками, привела их к большой, почти в милю, поляне.
– Проклятье! – простонала Адония. – Если пойдём по тропе – то в поле окажемся как на ладони. А бежать через лес – тропу потеряем!
– Всё хорошо! – бодро крикнул подбросивший на плечах свою живую ношу Филипп. – Дойдём до дальнего края леса – и увидим, преследуют нас – или нет!
Добрались. Оглянулись. Увидели. Цепкий коричневый клещ, одолев уже треть поляны, бежал вслед за ними. Филипп и Адония вошли в заросли и, скрывшись за их стеной, побежали.
Через четверть часа, когда им встретилась небольшая, заваленная круглыми камнями поляна, они в изнеможении остановились. Опустили на землю ношу, упали в траву, и дышали, дышали… Но через минуту Филипп, встав, решительно бросил:
– Всё! Отдохнули!
Но тут же, сделав предостерегающий жест, пригнулся.
– Шаги впереди! – прошептал он.
И точно, впереди, топая по камням, на поляну вышел знакомый им человек – грузный, высокого роста.
– Один из обитателей дома «чёрного жемчуга»! – прошептала Адония.
Филипп кивнул. Прошептал в ответ:
– Никто не мог знать, что мы окажемся на этой дороге! Значит, он здесь случайно! Понимаешь? Они не в паре! Так что идёмте, как на прогулке. Этого я беру на себя. Адония, когда дам знак – отвлеки его!
И вышли навстречу заплутавшему Бэнсону.
Встретились на середине поляны. Встали, поприветствовали друг друга. Адония, наклонившись к Симеону, сказала:
– Я тебе хлебца купила на рынке, с сольцой. Ты его не потерял? Нет? Славный мой. Угости этим хлебцем вот этого дядю…
Симеон, достав из кармашка сложенный в два ломтя, с насыпанной между ними крупной сероватой солью, хлебец, протянул его Бэнсону. Носорог присел, улыбаясь, принял хлеб. Филипп шагнул к нему за спину, достал боевой, со стальными пластинами, шестопёр, бросил быстрый взгляд на Адонию.
– Ай, мышь! – пронзительно вскрикнула она, и, подхватив, высоко вздёрнула юбки.
Встреченный ими был одним из тех, кто так часто входил в двери интересующего их дома – грубоватых, понятных, подолгу не видящих женщин матросов. И вести себя должен был так же, как и любой из них. Однако Бэнсон не уставился жадным взглядом на открытые до белых кружев ноги молодой стройной девушки. Даже не щадя её деликатность, а просто до румянца смутившись, он, отводя взгляд, мотнул головой совсем не в ту сторону, в какую нужно было одному из лучших Люпусовых капитанов. Поэтому удар шестопёра пришёлся вскользь, лишь оглушив. Гордость не позволила Филиппу добить лежащего: это значило бы признаться в нетвёрдости своей руки. Он быстро прицепил шестопёр к поясу, снова взял Люпуса на плечи, и, ещё не зная зачем, присел и подхватил с земли принесённый сюда «мертвецом» треугольный футляр.
