Таким курсом я и следовал, полуослепший от боли, то и дело сбиваясь с пути даже при ярком свете луны, так что время от времени мне приходилось останавливаться, а потом короткими бросками преодолевать открытые пространства. Я медленно продвигался вперед и когда наконец достиг Делийской дороги, то что же я увидел на ней? Две роты сипаев, бодро маршировавших при лунном свете в сомкнутом строю и распевавших на ходу, а хавилдары даже отсчитывали шаг. На секунду мне показалось, что это — помощь из Дели, но тут же до меня дошло, что они идут в другом направлении. Но я был слишком измучен, чтобы думать об этом, и остановил своего пони на обочине. Когда сипаи заметили меня, то с полдюжины из них выбежали из строя, крича, что вот он, солдат из славного Третьего кавалерийского, и засыпали меня приветствиями, пока не заметили кровь на моем лице и мундире. Тогда сипаи помогли мне спуститься с лошади, отерли кровь с головы, дали мне выпить, а затем хавилдар сказал: «Ты уже ни за что не догонишь свой пултан сегодня, бхаи.[137] Сейчас они, наверное, уже на полпути к Дели», — на что остальные разразились приветственными выкриками, подбрасывая в воздух свои шапки.
— Неужели? — спросил я, теряясь в догадках, какого черта все это значит.
— Да, они, как всегда, первые в каждой стычке, — воскликнул другой сипай, — конечно, у них преимущество — быстрые ноги их лошадей, но и мы тоже будем там!
И они снова начали кричать и смеяться, смуглые лица ухмылялись, глядя на меня, а белые зубы блестели. Даже в моем состоянии я понял, что все это могло означать лишь одно.
— Так значит, Дели тоже пал? — спросил я, и хавилдар ответил, что пока нет, но три полка в городе точно восстали и с помощью всего гарнизона Мирута, который спешит им на подмогу, всех сагибов перережут еще до конца дня.
— И это только начало! — приговаривал он, перевязывая мою рану. — Уже скоро — Дели, затем — Агра, Канпур, Джайпур — да и сама Калькутта! Мадрасская армия также поднялась и вдоль всего Большого тракта сагибы загнаны в свои укрепления, как мыши в норы. Весь Север восстал — лежи спокойнее, приятель — еще хватит сагибов для твоего ножа, когда твоя рана затянется. Если можешь ехать, лучше двигай с нами: пойдем одной веселой солдатской компанией, разве что сагибы решатся выслать кавалерию, чтобы пощипать нас.
— Нет-нет, — отказался я, с трудом поднимаясь на ноги, — я поеду дальше, чтобы присоединиться к моему пултану, — несмотря на их возражения я вновь вскарабкался на своего пони.
— Он жаждет крови белых! — завопили сипаи. — Шабаш, со-вар! Но оставь немного, чтобы напиться и нам!
Я прокричал что-то бессвязное, вроде того, что хочу первым нести смерть, и, пока они подбадривали меня криками, с мрачной миной пустил пони рысью вдоль по дороге. Помнится, у некоторых сипаев из других рот, мимо которых я проезжал, на шеях красовались цветочные гирлянды. Я скакал, пока не отдалился от них на достаточное расстояние; голова у меня раскалывалась от боли и раздулась как воздушный шар. Затем я смутно помню, как свернул в лес и рыскал между деревьев, пока не свалился с седла в полном изнеможении.
Когда я пришел в себя — если это можно так назвать — то почувствовал себя очень плохо. Словно в тумане, помню, что было дальше: периоды смутного бреда перемежались мгновениями абсолютно четкого восприятия окружающего, но было чертовски трудно отличить одно от другого. Помнится, однажды я лежал ничком в канаве и пил затхлую воду, а рядом стояла маленькая девочка со своей козой и смотрела на меня — я даже помню, что вокруг рожек козочки была намотана красная нитка. В другой раз я увидел доктора Арнольда, который ехал среди деревьев в огромном тюрбане, крича: «Флэшмен, вы прелюбодействовали с Лакшмибай на первом уроке! Сколько можно повторять вам, сэр, что нельзя заниматься этим после утренней молитвы!» Или Джон Черити Спринг вдруг являлся мне, стоя на четвереньках и крича прямо в ухо: «Amo, amas, amat![138] Втолкуйте ему, доктор! У этого упрямого ублюдка одни только „amo“ на уме! Hae nugae in seria ducent mala![139] О, Боже!» А потом на смену ему возникли морщинистая туземка и костлявый индус с седыми усами. Она держала в руках чатти[140] и подносила ее к моему рту — сначала пить было трудно и жидкость казалась холодной, но потом край чашки стал мягким и теплым, а чатти вдруг превратилась в губы миссис Лесли, а в рот мне лилась уже не вода, а кровь и я беззвучно стонал, а вокруг меня кружились в хороводе ухмыляющиеся лица, но вдруг весь мир разлетелся на куски и прогремел голос: «Патрон берется в левую руку, а правый локоть поднимается»… а затем вновь появились старые мужчина и женщина, которые внимательно смотрели на меня, пока я снова не проваливался в темное забытье.
В их хижине я наконец-то и пришел в себя, а рана на моем виске наполовину затянулась. К тому времени я потерял бог знает сколько крови и сил, страшно похудел, обовшивел, ужасно вонял и ослаб, как котенок — но все же голова у меня была достаточно ясная, чтобы помнить, что со мной произошло. К сожалению, как выяснилось, мои мысли насчет того, что делать дальше, не были столь же ясными. Я прикинул, что в горячечном бреду пролежал в этой хижине около трех недель, а возможно, и дольше. Старики ничего не знали о том, что происходит вокруг, и были слишком напуганы — только когда я пришел в себя, мне удалось упросить их узнать новости у кого-нибудь в деревне. Наконец они нашли какого-то дряхлого старика, который, увидев меня, страшно перепугался. Еще бы — мой кавалерийский мундир, снаряжение и грязный вид могли кого угодно убедить в том, что я настоящий бунтовщик. Однако прежде чем старикашка успел выскользнуть за двери, я дрожащей рукой ткнул ему под нос свой револьвер и он обреченно присел рядом со мной, живо что-то бормоча, словно корреспондент Рейтерс,[141] а остальное население деревни, трепеща от страха, наблюдало за нами сквозь щели в стенах.
Дели пал — старик был в городе и там была страшная резня сагибов и их родственников. Был провозглашен король Дели, который сейчас правит всей Индией. Везде было одно и то же — Мирут, Барейли, Алигарх, Этавах, Майнпури (все это в округе сотни миль или около того), храбрецы-сипаи всюду торжествовали победу и скоро каждый крестьянин получит рупию и цыпленка. (Сенсация!) Сагибы попытались предательски напасть на туземных солдат в Агре, Канпуре и Лакноу, но, несомненно, во всех этих местах будет наведен порядок — два полка повстанцев с пушками прошли через эту самую деревню прошлой ночью, чтобы помочь своим братьям в Агре. Повсюду валяются мертвые сагибы, так что скоро их вообще не останется. Бомбей восстал, афганские воины потоком вливаются с севера, провозглашен великий мусульманский джихад. Форты проклятых гора-логов берут один за другим, после чего следует грандиозная резня. Несомненно, я внес в эту борьбу и свой вклад? — великолепно, тогда меня обязательно вознаградят троном наваба,[142] сокровищами и целой охапкой любвеобильных женщин. Меньшего я не заслуживаю, ведь я воин Третьего кавалерийского! Отличные бойцы — сам он тридцать один год прослужил в полку бомбейских саперов, правда, лишь жалкие нашивки наика украшают его пиншун — да-а-а, но теперь настали другие времена — коварный и продажный Сиркар изгнан навсегда…
