— К счастью, говорите вы?
— Именно так, государь.
— Почему же к счастью?
— Потому что при помощи двух приманок его можно повести куда угодно.
— Каких приманок?
— Любви и честолюбия. Что касается первого, то предоставим это леди Гамильтон, второе же — дело ваше. Происхождения он низкого, образования у него никакого. Он дослужился до больших чинов, не обивая порогов приемных, а благодаря тому, что в Кальви лишился глаза, на Тенерифе потерял руку, а при Абукире ему сорвало со лба кожу. Обращайтесь с этим человеком как с родовитым дворянином, тем самым вы вскружите ему голову и тогда делайте с ним все, что захотите. А в леди Гамильтон вы уверены?
— Королева говорит, что она уверена.
— В таком случае больше ничего и не требуется. При содействии этой женщины вы вполне преуспеете; она приведет к вашим стопам и мужа и любовника. Оба от нее без ума.
— Боюсь, как бы она не стала разыгрывать недотрогу.
— Эмма Лайонна? Недотрогу? — протянул Руффо с выражением величайшего презрения. — Ваше величество вряд ли допускает нечто подобное.
— Я говорю «недотрога» вовсе не потому, что до нее нельзя дотронуться, черт побери!
— Тогда что же?
— Ваш Нельсон не так уж хорош собою — без руки, с выколотым глазом, с рассеченным лбом. Если стать героем обходится так дорого, я предпочитаю остаться тем, кто я есть.
— Да, но у женщин бывают самые странные причуды, кроме того, леди Гамильтон так обожает королеву! Если она и не уступила бы ради любви, то совершит это ради дружбы.
— Допустим! — вздохнул король, как человек, полагающийся в трудном деле на Провидение.
Потом он спросил, обращаясь к Руффо:
— А теперь скажите, можете вы мне дать какой-нибудь совет?
— Конечно, притом единственно разумный.
— А именно?
— Ваше величество заключили союзный договор с австрийским императором, вашим племянником?
— У меня со всеми союзные договоры — это-то меня и тревожит.
— Как бы то ни было, а вам, государь, придется выделить для будущей коалиции некоторое число солдат.
— Тридцать тысяч.
— И вам необходимо согласовать свои действия с Австрией и Россией.
— Разумеется.
— Так вот, государь, как бы этого от вас ни требовали, не начинайте военных действий, прежде чем их начнут австрийцы и русские.
— Конечно, так я и решил. Сами понимаете, преосвященнейший, я не стану ради забавы в одиночку затевать войну с французами. Но…
— Что вы хотели сказать, государь?
— А вдруг Франция не станет дожидаться коалиции? Она мне войну уже объявила. Что, если она в самом деле начнет воевать?
— Мне кажется, государь, что, основываясь на сведениях, полученных мною из Рима, Франция начать войну сейчас не может.
— Ну, это несколько успокаивает меня.
— А теперь, если позволите, ваше величество…
— Что такое?
— Второй совет.
— Конечно, продолжайте.
— Ваше величество просили у меня только один. Но, правда, второй совет лишь следствие первого.
— Говорите, говорите.
— Так вот, будь я на месте вашего величества, я бы собственноручно написал своему племяннику-императору, чтобы узнать — не дипломатическим путем, а конфиденциально, — когда он предполагает начать кампанию, и, получив его ответ, стал бы действовать, применяясь к нему.
— Вы правы, мой преосвященнейший: я сейчас же ему напишу.
— Есть ли у вас верный человек, которого можно послать к императору?
— Есть, мой курьер Феррари.
— Но он действительно верный, верный, верный?
— Любезный кардинал, вы хотите человека трижды верного, когда так трудно найти просто верного.
— А все-таки?
— Я считаю, что он более верный, чем кто-либо другой.
— И у вашего величества имеются доказательства его преданности?
— Их сотня.
— Где он?
— Как где? Он тут где-нибудь, спит в моей лакейской не сняв ни сапог, ни шпор, чтобы отправиться по первому моему слову в любое время дня и ночи.
— Сначала надо написать, а там уж мы его разыщем.
— Легко сказать «написать», преосвященнейший! Где взять чернила, бумагу и перья в такой поздний час?
— В Евангелии сказано: «quaere et invenies».
— Я, ваше преосвященство, латыни не знаю.
— «Ищите, и найдете».
Король направился к письменному столу, один за другим выдвинул все ящики, но ничего нужного не нашел.
— Евангелие заблуждается, — сказал он.
И с безнадежным вздохом снова опустился в кресло.
— Ничего не поделаешь, кардинал. Я терпеть не могу писать.
— Но ваше величество все же решили сегодня ночью взять на себя этот труд.
— Конечно, однако — как видите — у меня ничего нет под рукою, пришлось бы поднять на ноги всех слуг, да и то… Сами понимаете, друг мой, раз король не пишет, ни у кого не найти ни перьев, ни чернил, ни бумаги. Конечно, можно бы попросить у королевы, у нее-то все это есть. Она любительница писать. Но если узнают, что я кому-то писал, подумают — да, впрочем, так оно и есть, — что королевство в опасности. «Король послал письмо… Кому? Зачем?» Такое событие взбудоражит весь дворец.
— Государь! Значит, найти выход должен я.
— А как вы его найдете?
Кардинал поклонился королю, вышел и минуту спустя возвратился с бумагой, чернилами и перьями. Король посмотрел на него с восторгом.
— Где вы добыли все это, кардинал?
— Очень просто. У ваших секретарей.
— Как же так? Несмотря на мое запрещение, у этих мошенников имеются и бумага, и чернила, и перья?
— Но ведь все это им необходимо, чтобы записывать имена тех, кто просит аудиенции у вашего величества.
— Никогда ничего подобного я у них не видел.
— А они прячут это в шкаф. Я нашел шкаф, и вот, пожалуйста, все, что нужно вашему величеству.
— Нечего сказать, мой преосвященнейший, вы человек находчивый. Однако, — продолжал король с жалобным видом, — действительно ли так уж необходимо, чтобы письмо было написано моей собственной рукою?
— Так было бы лучше: письмо будет выглядеть более доверительным.
— В таком случае диктуйте.
— Что вы, государь…
— Диктуйте, говорю вам, а то я и за два часа не напишу и полстранички. Ах, надеюсь, что Сан Никандро проклят не только в нынешней жизни, но и на веки вечные за то, что превратил меня в такого осла.
Кардинал обмакнул остро отточенное перо в чернила и подал его королю.
— Пишите же, государь.
— Диктуйте, кардинал.
— По вашему повелению, государь, — сказал Руффо, кланяясь, и стал диктовать.
«Превосходнейший брат мой, кузен и племянник, свойственник и союзник, считаю долгом незамедлительно поставить Вас в известность о том, что произошло вчера вечером во дворце английского посла. Сэр Уильям Гамильтон устроил прием в честь лорда Нельсона, остановившегося в Неаполе по пути из Абукира, а гражданин Тара, посланник Республики, воспользовался этим обстоятельством, чтобы от имени своего правительства объявить мне войну.
