Со вздохом герцог поднялся, прошел к камину.
— Час прошел, и даже больше.
Из темноты, с кушетки, ему ответил другой вздох.
— Не покидай меня. Дай мне еще минуту.
Герцог наклонился, взял кочергу, разворошил уголья, сдвинул на них пару-тройку недогоревших поленьев. Взвились язычки пламени. В их отсвете он разглядел Пантазилию, сидевшую на кушетке, опершись подбородком о ладони, лицо ее белело в окружающей тьме.
— Ты меня любишь? — воскликнула она. — Скажи, что любишь меня, Чезаре. Ты еще не говорил мне этого.
— Нужны ли слова? — и в беззаботности его голоса она услышала ответ.
Закрыла лицо руками, зарыдала.
— О, какая же я подлая! Подлая!
— Что ты такое говоришь, радость моя?
— Тебе пора узнать все. — Пантазилия совладала с нервами. — Совсем недавно ты слышал в саду шаги. То были убийцы, ожидающие тебя, пришедшие по моему приказанию.
Борджа не пошевелился, продолжая смотреть на нее сверху вниз, и в свете пламени Пантазилия увидела, что он улыбается. Улыбку эту она истолковала по-своему: он доверяет ей, как самому себе, не верит ни единому ее слову, полагая, что это шутка.
— Это правда, — воскликнула Пантазилия, заламывая руки. — Я приехала сюда, чтобы заманить тебя в ловушку, похитить и держать заложником, пока не будет гарантирована безопасность Солиньолы.
Чезаре покачал головой, продолжая улыбаться.
— Так зачем говорить мне об этом?
— Зачем? Зачем? — глаза ее широко раскрылись. — Разве ты не понимаешь? Потому что я полюбила тебя, Чезаре, и более не могу сделать то, ради чего приехала.
Вновь в нем ничего не изменилось, разве что улыбка стала добрее. Она ждала вспышки злости, презрения, не удивилась бы, выхвати он из ножен кинжал, чтобы убить ее за предательство. Но герцог лишь улыбался.
Потом взял с каминной доски вощеный фитиль, поднес его кончик к пламени.
— Не надо света, — воскликнула Пантазилия и, видя, что он не слушает, опять закрыла ладонями пунцовое лицо.
Герцог же зажег все свечи двух канделябров, стоящих на столе. Молча посмотрел на Пантазилию, улыбка так и не покинула его губ, накинул плащ, шагнул к ведущей в сад двери.
Он уходит, со всей отчетливостью поняла Пантазилия, уходит без слова упрека, презирая ее своим молчанием.
— Тебе нечего сказать? — вскричала она.
— Нечего, — герцог одной рукой взялся за портьеру.
Невыносимая тяжесть его презрения вызвала ответный взрыв.
— Мои люди еще в саду, — с угрозой напомнила она ему.
Ответ Чезаре поразил ее, как удар молнии.
— Мои тоже, Пантазилия дельи Сперанцони.
Смертельная бледность разлилась по ее лицу, только что залитому краской сначала стыда, потом — гнева.
— Ты знал? — выдохнула она.
— С того мгновения, как встретил тебя, — ответил Борджа.
— Тогда… тогда… почему? — у нее перехватило дыхание, но герцог и так понял ее вопрос.
— Жажда власти, — с жаром вырвалось у него. — Удастся ли мне, покорившему с дюжину государств, подчинить себе дочь графа Гвидо? Я решил победить в дуэли с тобой и твоими женскими чарами, и твое признание — свидетельство того, что я завоевал твои сердце и душу точно так же, как завоевывал земли и города.
Тут тон его изменился, стал ровным, бесстрастным.
— В Солиньоле настолько уверовали в твой успех, что прекратили всякое сопротивление и дали нам возможность без помех заложить мину. Так что и в этом ты помогла мне.
Герцог раздвинул портьеры, открыв стеклянные двери. Пантазилия с трудом поднялась, прижимая руки к груди.
— А я, мой господин, какую участь уготовили вы мне?
Борджа оглядел ее, залитую золотистым светом свечей.
— Мадонна, вам я оставляю воспоминания об этом часе.
Отодвинул задвижку, распахнул двери, прислушался, поднес к губам серебряный свисток, пронзительно свистнул.
Мгновенно сад пробудился. Прятавшиеся там люди двинулись к террасе. Один из них направился к Борджа.
— Амедео, — распорядился он, — арестуй всех, кого найдешь под кустами.
Еще раз глянул на Пантазилию, сжавшуюся в комок на кушетке, и шагнул в темноту ночи.
На заре взорвалась мина, проломив в стене брешь, в которую ворвались солдаты. И скоро в замке Сперанцони воцарился новый хозяин — герцог Чезаре Борджа.
Струны лютни вибрировали под пальцами светловолосого юноши в зелено-золотом одеянии. Его юный голос выводил сонеты мессера Франческо Петрарки. И, вдохновленный словами поэта, кардинал Фарнезе, симпатичный сластолюбец, наклонялся над принцессой Сквиллачи, страстно вздыхая и шепча слова, предназначающиеся лишь для ее ушей.
Происходило все это в просторном приемном покое Ватикана, Сала дей Понтефичи, с широким полукругом колоннады над прекрасными садами Бельведера и потолком, расписанным изумительной красоты фресками, изображающими как деяния пап, так и языческих богов. Юпитер, мечущий молнии, Аполлон на солнечной колеснице, Венера с голубями, Диана, окруженная нимфами, Церера средь колосьев пшеницы, Меркурий в шапочке с крыльями на голове, Марс на поле битвы. Меж ними красовались знаки Зодиака и символы времен года.
Уже наступила осень, и прохладные ветры начали разгонять дурные слухи, окутавшие римскую равнину в период нахождения солнца под знаком Льва.
Придворные, мужчины и женщины, радовали глаз многоцветьем нарядов, меж них мелькали лиловые сутаны прелатов, военные в серых панцирях, чиновники в черном, послы.
В дальнем конце приемного покоя на невысокой платформе восседал импозантный Родериго Борджа, правитель мира, более известный под именем Александра IV. В белоснежной сутане, в белой же тиаре на гордой голове. Хотя шел ему семьдесят второй год, Родериго не жаловался на здоровье и мог дать фору куда более молодым мужчинам. Черные испанские глаза по-прежнему горели огнем, взгляд лучился энергией, голос звенел, как в юности.
Рядом с ним, на стульях, на которые церемониймейстер собственноручно положил расшитые золотом подушки, сидели прелестная золотоволосая Лукреция Борджа и не уступающая ей ни очарованием, ни цветом волос Джулия Фарнезе, прозванная современниками Красотка Джулия.
Лукреция, в корсаже, украшенном множеством драгоценных камней, наблюдала за толпящимися внизу людьми и слушала юношу, лениво обмахиваясь веером из страусиных перьев. Пальцы ее искрились бриллиантами. Двадцати одного года, разведшаяся с одним мужем и похоронившая второго, она тем не менее сохранила девичье обаяние.
В углу зала, у правого края платформы, ее брат, Джуффредо, принц Сквиллачи, стройный бледнолицый молодой человек, кусая губы, с насупленными бровями, наблюдал, как его жена, уроженка Арагона, бесстыдно кокетничает с кардиналом Фарнезе.
