Показался — очень кстати! — постоялый двор, и я предлагаю задуматься о ночлеге. Дед соглашается сразу — как мне кажется, с облегчением.
Всю ночь меня мучают кошмары. Вязкие, липкие… Я просыпаюсь в холодном поту и не могу вспомнить, что снилось, — но снова засыпать боюсь. Еле дожидаюсь рассвета. И только в дороге начинаю чувствовать себя немного лучше.
Дед держится в седле напряженно: отвык. Вот и плетемся мы шагом… Да ведь и некуда торопиться. Софка едет с дедом стремя в стремя. Я слушаю их сумбурный, без толку пытающийся охватить все и сразу разговор: о Готвяни, и старых временах, и о маме с папой, снова о Готвяни — и о Славышти; и о Кареле, а как иначе. Слушаю, а у самого дерут душу Лекины кошки. Я помню его вчерашнюю ярость. Прах меня забери, я его понимаю! Взглянуть в глаза убийце — и отпустить… да пропади она пропадом, такая политика!
Ничего, думаю я. Ничего, Лека. Мы вернемся. И вот тогда… тогда они нам ответят. За всех.
Мы подъезжаем уже… что там до Корварены остается — час, много два. Как вдруг рвануло сердце — и становится пусто. Будто душу выдернули. Я чуть с коня не падаю… и какое-то время, несколько долгих мгновений, ошалело удивляюсь: с чего бы?! А потом… понимание бьет под дых, сквозь непроглядную тьму и неземной свет… Свет Господень… Лека!
Софка понимает почти сразу. А вот я не сразу услышал ее: «Скачи!» — плохо, оказывается, слышно на границе меж нашим миром и Светом Господним.
— Скачи, не жди нас! Я с дедом останусь, доедем… Скачи!
В галоп, да. Скачи, скачи, скачи… выбивают копыта по едва просохшей после ночного дождя дороге… скачу, скачу… Лека, нет! Я не верю, не хочу верить, что уже опоздал! Я знаю… всей шкурой знаю… но я не хочу верить!
Я бросаю взмыленного коня, не оглянувшись. Найдется кому позаботиться! А мне… вон, сэр Оливер навстречу идет…
— Где?..
— Я ждал тебя… пойдем. — Он боится встретиться со мной взглядом. — Нина сказала мне… что вы с ним… что ты узнаешь сразу.
— Как? — выдыхаю я.
— Стрелок. С крыши… с крыши трактира, туда забраться любой мог… Но выстрел, выстрел! Через всю площадь — и в сердце…
Я задыхаюсь, хватаю ртом стылый воздух.
— Поймали?
— Люди поймали. Увидели… ты ж знаешь, парень, как сейчас люди… — Сэр Оливер умолкает.
— Ну?!
— Толпа, — горько винится капитан. — Один дурак нашелся, ляпнул в запале не то… и страже достался тепленький труп. Опоздали.
— Умный, — бросаю я.
— Кто?
— Дурак… тот, что ляпнул не то.
Карел стоит у наших дверей, прислонившись к косяку. Из комнаты слышится неторопливый речитатив заупокойной молитвы.
Не знаю, сколько я смотрю… просто смотрю Леке в лицо. Долго, наверное. Что-то говорит отец Готфрид, настойчиво заглядывая в глаза. Потом появляется королева… и, видно, решает помочь мне по-своему: мир вокруг становится вдруг четче, обретает связность, время и звуки.
— Амулет с него сними, — говорит королева. — Нельзя оставлять.
Правда, вспоминаю я, нельзя. Привычно развязываю «счастливый узел». Кладу на стол. С удивленного лица королевы взгляд перескакивает на Карела. И я, спохватившись, спрашиваю:
— Где стрелок?
— Пойдем, — глухо отвечает Карел.
Стрелка бросили на заднем дворе. Он не слишком-то походит на человека… Ну да, толпа. Но все же, все же…
— Наш, — говорю я Карелу.
— Точно?
Еще бы не точно… Чем же тебя купили, Мелкий?! Ты ж… Мы ж тебе всю жизнь верили… всю жизнь… Ты ж был — своим!
— Знаю его.
— Так, значит, — цедит Карел. — Тифаний, значит… Эй, кто тут! Капитана ко мне, живо! Ах ты ж, сволота… Коней седлайте!
— Когда они уехали, Карел?
— Утром.
— Не догоним.
— Что-о?!
— Не догоним, говорю. Своих коней с нашими не равняй.
От Карела ощутимо полыхает яростью. А толку? Думаешь, я отомстить не хочу?!
— Серьезно, Карел… не догнать. Поздно.
— Да, — говорит через силу, — правда. Прости.
Пинает Мелкого, горбится… и тут меня осеняет:
— Карел… Подземелье, Карел! Гномий путь! Прах меня задери, да мы у них на дороге станем! День пешком! Карел… Можно я сам его пристрелю?
— Нет уж, — цедит король Таргалы. — Я в доле.
4. Пресветлый отец предстоятель из монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
— Пресветлый вернулся! — распахивая дверь, сообщает брат Бертран. Полусонная утренняя трапеза нарушается. Светлейшие отцы выскакивают из-за стола — встречать, братия рвется следом. Никогда прежде не видал я в нашем дворе такого столпотворения.
— Здравствуйте, дети мои, здравствуйте, — смеясь, кричит пресветлый. — Погодите, ко всем подойду! Я тоже скучал, я рад всех вас видеть снова! Все ли благополучно у нас?
Не знаю, что можно понять из ответного гвалта — разве что все благополучно и все рады? Пресветлый обходит двор, осеняя встречающих благословениями, называет по именам, лобызается…
Добирается и до нас с Сержем. Вглядывается мне в лицо, говорит тревожно:
— Осунулся. Встретимся с тобой завтра ввечеру. У брата библиотекаря, расскажешь… Ох и часто вспоминал я тебя, Анже! А это вот для тебя привез… — Пресветлый протягивает мне каменной твердости щепку на черном траурном шнурке. — Реликвия сия, Анже, осенена благословением Светлейшего Капитула, а взята она была с места захоронения святого Карела из Верлы, того самого, в чью честь назван был принц Карел. Это, Анже, обломок древнего мавзолея, того, на месте которого триста восемьдесят лет назад решением Капитула построена была часовня…
Я благоговейно прикладываюсь губами к древнему дереву. Вот так подарок!
— Носи, Анже, — отечески улыбается пресветлый. — Да будет тебе опорой святость ее.
И идет дальше, оставляя меня в потрясении. Такую реликвию и королю бы впору, а тут — мне… послушнику незаметному!
— Вот только скажи, что ты не заслужил, — хмыкает Серж. — Пойдем, Анже. То-то, чую, пресветлый службу закатит!
В самом деле, спохватываюсь я, вон братия в часовню валит… Я надеваю шнурок со святой реликвией на шею и тороплюсь вслед за всеми.
Но после службы, после рассказа отца предстоятеля о путешествии, после радостной болтовни и праздничной трапезы, вернувшись в келью и встретившись взглядом с серебряным волком, я снова беру в руки подарок пресветлого. Не хочется мне возвращаться к Смутным временам, к Серегиному горю. Уж больно радостный выдался день. Завтра, говорю я себе. Рыдающая Софи, мрачный Карел, опустошенный Серега — завтра. Могу я порадоваться со всеми?! И я, щурясь, долго разглядываю чудесно сохранившийся обломок древнего мавзолея, а когда устают глаза, все медлю выпускать его из рук, все впитываю кончиками пальцев почти неуловимые щербинки на гладкой поверхности, потаенную прохладу… благословение Капитула, о коем говорил пресветлый…
