Ист, тоже полуодетый, бежал по коридору к лестнице. Я помчался за ним следом, крича: «Что случилось? Что тут, черт побери, стряслось?» Вдруг из коридора, где размещалась комната Вали, донесся леденящий душу крик; Пенчерьевский бежал вверх по ступенькам, крича на ходу казакам, фигуры которых виднелись в холле внизу:
— Не пускайте их! Держите дверь! Дитя мое, Валентина! Где ты?
— Здесь, отец! — она выбежала на свет, в ночной сорочке, волосы растрепаны, глаза расширены от ужаса. — Папа, они повсюду… в саду! Я их видела… Ох!
Из-за парадной двери раздался ружейный выстрел, по холлу полетели щепки, а один из казаков, вскрикнув, заковылял, держась за ногу. Остальные расположились у окон, откуда доносился звон бьющегося стекла и залетающие снаружи дикие вопли и лай. Пенчерьевский выругался, прижал к себе могучей рукой Валю и, увидев нас, проорал, перекрывая шум:
— Проклятый поп! Они восстали… Крепостные взбунтовались и напали на дом!
На своем веку мне довелось повидать немало осад: от полномасштабных предприятий вроде Канпура, Лакноу или пекинского недоразумения несколько лет тому назад до более частных стычек, типа обороны кабульской резиденции в сорок первом. Но никогда я не видел ничего хуже организованного, чем тот мужицкий штурм Староторска. Как я уяснил впоследствии, несколько тысяч крестьян, разгоряченных гневным красноречием Бланка, просто поднялись и, похватав оказавшееся под руками оружие, отправились к поместью, намереваясь отомстить за смерть священника. Им даже не пришло в голову предпринять одновременную согласованную атаку со всех сторон. Они просто топтались на дороге, горланя во всю мочь; казаки заметили их из своего барака, подстрелили нескольких из ружей, а затем отступили в центральную усадьбу, как раз к тому времени, когда толпа, хлынув на подъездную дорогу, устремилась к парадной двери. Вот так все и было: мужики громыхали по дверям, ломились в окна фасада, размахивали вилами и факелами, требуя крови Пенчерьевского. [XXXIV*]
Видя, как тот стоит, сжимая в объятиях Валю и озираясь вокруг безумным взглядом, я усомнился, в себе ли он, — его верные крепостные взбунтовались, угрожая повесить хозяина на ближайшем столбе заодно со всем семейством. Для него это было все равно, что увидеть солнце падающим на землю. Но Пенчерьевский вполне отдавал себе отчет об опасности положения, и первая его мысль была о дочери. Он схватил меня за руку.
— Через черный ход, к конюшням! Быстрее! Увозите ее, вы оба! Мы задержим их… Дураки, неблагодарные твари! — Полковник буквально пихнул ее мне на руки. — Берите сани и лошадей и летите как ветер к дому Арианского, это на александровской дороге. Там она будет в безопасности. Только быстрее, бога ради!
Я уже было побежал, когда Ист — вот ведь осел, вдруг вставляет:
— Один из нас обязан остаться, сэр! Или отправьте вашу дочь под конвоем казаков… Для британского офицера бесчестье…
— Придурок! — взревел Пенчерьевский, хватая его и мощным тычком выпроваживая в коридор. — Ступай! Пока ты будешь скулить, они окружат дом! Остальное не твое дело — здесь я командую!
Со стороны передней двери раздался жуткий треск, послышались пистолетные выстрелы, рев толпы, крики казаков, и через перила я увидел, как дверь поддалась и поток оборванцев хлынул внутрь, оттесняя казаков к подножью лестницы. Казаки пустили в ход сабли и нагайки и в свете факелов картина стала напоминать сцену из ада.
— Увозите ее! — Пенчерьевский обхватил меня и Валю одновременно своими могучими лапами, его бородатое лицо прижалось почти вплотную к моему, и я заметил в сверкающих глазах слезы. — Ты знаешь, что надо делать, сынок! Сбереги ее… и ту, другую жизнь! Ну, с Богом!
Он выпроводил нас в коридор и повернулся к лестнице. Краем глаза я видел его мощную фигуру на фоне мерцающего света, потом гомон и вой, доносящиеся из холла, удвоились, слышался топот ног, треск дерева… Мы с Истом во всю прыть помчались к черному ходу, рыдающую Валю я нес на плече.
Путь лежал через кухню. Ист задержался, чтобы захватить несколько караваев хлеба и бутылок, я же тем временем выбежал во двор. Тут царила мертвая тишина, слышно было только, как лошади перебирают копытами, да издалека долетал приглушенный шум толпы. В мгновение ока я оказался в каретном сарае, усадил Валю в самые большие сани и подводил уже первую лошадь, когда появился Ист, неся целую охапку провизии.
Не знаю, каков рекорд по скоростному запряганию тройки, но клянусь, я его побил. Ист не успел еще пробраться через снежный занос к воротам, а я уже заканчивал с последним конем. Запрыгнув на место возницы, я взмахнул вожжами — и лошади, подавшись слегка назад, рванули что есть мочи. Чертовски трудное это дело, править санями. Подобрав по пути Иста, мы помчались через ворота к открытой дороге.
Слева грохнул выстрел, и над нашими головами просвистела пуля, заставив меня пригнуть голову, а лошадей дернуться. Бунтовщики выбежали из-за угла дома, ярдах буквально в тридцати от нас: нестройная, ревущая кучка, размахивающая факелами. Ист схватил плеть и начал нахлестывать коней, и те рванули так, что мы едва не вылетели на дорогу. Толпа осталась позади, выкрикивая нам вслед проклятья и потрясая кулаками, единственный посланный вслед выстрел не попал в цель, так как расстояние было уже значительным.
Пролетело не меньше мили, прежде чем мне удалось усмирить лошадей, благодаря чему мы сбавили ход и смогли обернуться назад. Все вокруг напоминало декорации к рождественскому представлению: большая белая скатерть, блестящая под луной, на ней темная громада дома с мерцающими среди пристроек красными точками факелов, эхо голосов звонко разносится по морозному воздуху, а в небе сияют звезды. «Как мило», — подумалось мне. И тут Ист схватил меня за руку.
— Господи! Посмотри туда!
В одном из углов дома показалось тусклое мерцание, потом оно переросло в оранжевое пламя, взметнувшееся вверх со снопом искр; пляска факелов сделалась еще неистовее. Послышалось рыдание, переходящее в визг, и Валя попыталась вырваться у меня из рук. Бог мой, на ней не было ничего, кроме ночной сорочки! Когда девушка наполовину перегнулась через борт, ткань не выдержала и Валя кувырнулась в снег.
Я бросил поводья Исту, спрыгнул с саней, схватил бесстыдницу в охапку и положил обратно. В санях нашлись шкуры — в изрядном количестве, — в них-то я ее и завернул, пока малышка не простыла.
— Отец! Отец! — простонала девушка, а потом вдруг затихла. Уложив Валю на заднее сиденье, я вернулся к Исту, вручив ему одну из шкур — на нас тоже были только башмаки, рубашки и брюки, а холод стоял страшенный.
