В общем-то напрасным. Василий не слышал его, поглощенный душевным самоистязанием:
«Так и в этом случае? Что я расскажу? Как подлый Бархатов запер нас на складе контрабандистов, как крыс, которых ловят в сапог в казарме? Как я дурацки ошибся, заподозрив никчемного инженера-художника в измене: тот, мол, собирался немецким зубным порошком покрасить наши корабли? Смех один, честное слово! Или как тот же Бархатов, придушив бравого гардемарина, взял меня в заложники, как какого-то мирного жителя? А самый что ни есть мирный житель, штатский дружок, не побоялся отобрать револьвер у вахмистра и отбить у злодея друга?.. Так кто тут, простите, герой, а кто “спасенная красна девица”? Все не то, все не так! Все шиворот-навыворот. Не герой, а досадная помеха под ногами героев. Не спаситель, а спасенный!»
Васька отхлебнул из кружки, словно в ней не подстывший чай был, а ром – последний глоток приговоренного.
– …А что уберег пока, – услышал он наконец окончание утешительной речи Осипа, – так это Господь вас к другому чему приуготовляет, ваше благородие. К чему-то еще более нужному для Него и Отечества! К такому, что без вас, может, и не обойдется никак… Воронь боже…
Комментарий
От моря Черного к заливу Финскому…
Еще почти по-довоенному регулярно ходят поезда и живы девять из десяти тех, кто не переживет войну.
Еще не исчерпаны довоенные запасы снарядов и мин, патронов и гранат, пулеметов и пушек, накопленные в таком количестве, что сами по себе стали критической массой для большого взрыва.
Светлые умы и умелые руки создают новые корабли и новые самолеты, танки и бронемашины. Умники в разных странах придумывают радиопеленгацию и задумываются о радиолокации, расщепляют атомы и синтезируют отравляющие вещества. Люди уже начинают воплощать в металлы, керамику и пластик все то, что послужит истреблению людскому и через тридцать – ко времени реального окончания Первой мировой, – и через сто лет. А изощренные умы людей со своеобразно выстроенной совестью все больше сил и средств, все больше золота вкладывают и готовятся вкладывать в дальнейшем в то, что будет названо «специальными операциями» и принесет в конечном счете едва ли не больше бедствий.
Еще правители и по большинству народы дюжины больших и малых стран, втянутых во взаимное истребление, искренне верят, что воевать надо до победного конца и что таковой возможен и будет непременно за ними. Не понимая и даже не представляя, что ничего такого ни с кем не произойдет, даже с теми, кто выживет и назовет себя победителями.
И малая частица великой войны, семья Ивановых, еще вернется «с милого Севера в сторону южную», на Черное море, к белому флоту, пока будет он оставаться таковым.
А пока…
Эпилог
Петроград. Дворцовая площадь. Зима
Дворцовая площадь за окнами Канцелярии Министерства иностранных дел словно накинула боа белого искристого меха, подсвеченного тут и там янтарными украшениями фонарей. Чугунный радиатор отопления жарил немилосердно, но черный министерский кот Уинстон, названный в честь Черчилля, первого лорда британского Адмиралтейства самим господином министром, являл самую британскую невозмутимость и не собирался идти куда бы то ни было. Ни сколь-нибудь далеко, ни даже к собственной миске, которая у него имелась в каждом кабинете канцелярии.
А ведь Сергей Дмитриевич когда-то сказал: «Далеко пойдет», – сказал то ли по поводу лорда, то ли про кота, подобранного им невесть где.
– Веришь, Алексей Иванович, теперь даже не знаю, стоит ли рассказывать о твоем севастопольском открытии соседям, – проворчал министр, рассеянно почесывая Уинстона за ухом.
Тот тоже ворчал в ответ, наверняка советуя что-то дельное, но совсем уж по-английски, так, чтоб его невозможно было понять.
– Соседям? – нахмурился неучтенный секретарь канцелярии. – Да, пожалуй, что и не стоит, Сергей Дмитриевич. Даром, что Генштаб у нас – мозг армии, а как покроет этот мозг фуражкой… – Алексей Иванович обреченно махнул рукой: – У них фантазии на то только и хватит, чтобы отловить «телеграфиста», где бы он ни был, да в трибунал. А нам хорошо бы проследить, где он тут, в Питере, станет искать сообщников?
Штабс-капитана береговой охраны дежурного офицера крепостной коммутаторной станции Евгения Бархатова (или сотрудника отдела III-В германского генерального штаба Иосифа фон Граффа – вопрос оставался открытым) в тот судьбоносный севастопольский вечер так и не нашли.
Кто же знал, что ворота в проходной двор «международного агентства спальных вагонов» окажутся в столь поздний час и не заперты?
Сколько ни обыскивали потом его задворки и чуланы полицейские, даже с привлечением таможенного терьера Лейстреда, ничего, кроме нескольких пятен крови в багажном отделении, им найти не удалось. Хотя статский советник и пытался получить разрешение губернского жандармского управления на досмотр багажа.
Впрочем, особого смысла и не было. Никакой возможности задержать отправку багажа не было, а к каждому внушительному баулу, зашитому роялю или ящику с дорожной мебелью жандарма не приставишь. Их всего-то три десятка на всю губернию.
– Думаешь, после разоблачения у него хватит смелости вернуться в Петербург? – с сомнением отозвался министр, протирая батистовым платком взмокшую от жары лысину. – Ему бы в обратную сторону. Вон, фронт на Кавказе нынче неровный, идет наступление наших войск на Эрзерум. Чего проще в солдатской шинелишке шмыгнуть к туркам.
– Шмыгнуть? – скептически поморщился советник в желтоватые от сигарного дыма усы. – Не таков наш фон Графф, чтоб мышью под плинтус шмыгать.
– Думаешь, все-таки наш старый голландский знакомец? – перебил его вопросом Сергей Дмитриевич.
– Думаю, – коротко кивнул Алексей Иванович, стряхнув столбик сигарного пепла мимо пепельницы, и продолжил: – Если у него хватило не смелости даже, а, простите, наглости орудовать под носом у флотской контрразведки…
– Да какой, в самом деле, смелости? – вновь перебил министр Алексея Ивановича, раздраженно шлепнув по макушке «лорда Черчилля». – Отослать злосчастного подпоручика с коммутатора, когда туда поступил приказ начальника охраны рейда о введении минных цепей? А сам…
Алексей Иванович протестующе замахал черным свитком первосортной «Лаферм» сквозь облачко ее же дыма:
– А сам, не потрудившись озаботиться сколько-нибудь приемлемым алиби, взял и целых 19 минут игнорировал приказ, пока не нашел – если вообще искал – подходящего унтера, чтобы отправить его с телефонограммой к начальнику минной обороны!
– Ну, с виду обыкновенная сумятица… – пожал плечами министр, иллюстративно взъерошив загривок «первого лорда», не простившего еще и предыдущей выходки: – Вполне понятная бестолковщина – шутка ли, германский линкор на рейде и палит по городу, как по учебной мишени? Некоторую растерянность все сочли простительной, – не слишком, но все же противился Сергей Дмитриевич.
– Все, – с фальшивой покладистостью согласился статский советник. – Все, кроме тех, кто был замаран в хищении контрабанды! Те сразу смекнули, кто позаботился о том, чтобы минные поля были выключены, как это уже бывало при прохождении воровских транспортов.
– И кто же?
– Это в первую очередь его прямой подчиненный подпоручик Болтянский, потом его бывший денщик, баталер Генке с «Иллариона», на которых наш «телеграфист» организовал покушение сразу же, как почувствовал, что попал, – Алексей Иванович очертил сигарным дымом неровный круг, – …под лупу контрразведки. Наконец, старший офицер «Иллариона» капитан де Той – ты присмотрись к нему, ваше превосходительство.
Советник взял паузу долгой затяжкой.
– Он жаден, но совестлив. Постыдился сам сдаться, так навел меня на «телеграфиста», не побоялся, что рано или поздно всплывет, – Алексей Иванович фыркнул сизоватым дымком. – То, что всегда всплывает.
