— Убирайся, — перебил его граф и повернулся спиной.
— Граф, — сказал тогда Конти, выступая вперед, — вы не узнали меня? Я был тем, чем вы являетесь теперь. Антуан Конти мог рассчитывать на более вежливый прием с вашей стороны.
— Антуан Конти? — равнодушно повторил Кастельмелор. — Зачем вы приехали в Лиссабон?
— Искать счастья, сеньор.
— Счастье не приходит дважды, мой милый… У меня нет времени вас слушать.
— Тем хуже для меня, сеньор, и тем хуже для вас! Потому что я ждал благодарности от вашего сиятельства, а монах дал мне возможность заслужить ее.
— Монах! — воскликнул Кастельмелор, вздрогнув.
— Монах! — повторил тихо Макароне. — Я дал себе слово раскрыть его тайну, но любовь заняла все мое время.
— Я приказал тебе выйти, — сказал граф повелительно, указывая ему на дверь.
Падуанец поспешил повиноваться.
Конти сделал вид, что хочет следовать за ним.
— Останьтесь, сеньор Винтимиль, — сказал Кастельмелор.
Конти вернулся.
— Что вы знаете о монахе? — спросил граф после минутного молчания.
— Я знаю, что он агент лорда Фэнсгоу.
— Вы ошибаетесь. Это все?
— Напротив, это только начало… Я знаю, что его агенты наполняют город и что три четверти народа за него.
— Это сомнительно и об этом мне говорили мои лакеи. Это все ваши тайны?
— Нет… Я знаю одну вещь, которая положит конец вашим давним колебаниям и помимо вашей воли даст вам в руки корону, о которой вы давно мечтаете.
— Что это значит?! — вскричал, вставая, Кастельмелор. — Неужели меня обвиняют в составлении заговора?
— Я был секретарем лорда Фэнсгоу, — отвечал Конти. — Его сиятельство уверял, что знает ваши сокровеннейшие планы через монаха.
— Опять этот человек? — прошептал Кастельмелор.
— Открыть ли вам мою тайну, сеньор? Я узнал ее через монаха и должен был передать милорду; но я добрый португалец и подумал, что было бы лучше…
— Говорите.
— И потом, — продолжал Конти, — я подумал, что ваше сиятельство заплатите мне лучше.
— Что вам надо?
— Ничего, пока вы будете графом Кастельмелором; но зато я хочу ваши места, ваши титулы, всё ваше наследство, когда вы будете королем Португалии.
Старший Суза подумал с минуту.
— Хорошо, вы получите все это, — сказал он наконец, — говорите.
— В прошлую ночь, в капелле Бенедиктинцев, инфант женился на девице Немур-Савойской… На королеве, если хотите… И могу вас уверить, что она надеется не потерять этот титул.
— Но это государственное преступление, — прошептал граф. — Они в моей власти, все препятствия исчезают.
— Да хранит Бог ваше величество, — сказал Конти, кланяясь до земли.
Молния торжества сверкнула в глазах Кастельмелора, который быстро встал и сделал несколько шагов по комнате.
«Король! — думал он. — Я почти король!.. Эта свадьба, состоявшаяся в монастыре, где живет монах, указывает на заговор, который вот-вот разразится… Время не терпит, надо действовать».
Он остановился и посмотрел на Конти.
«Я могу рассчитывать на этого человека, — продолжал он свои размышления, — потому что я — его последняя надежда».
— Что прикажете, сеньор? — спросил в эту минуту Конти.
— Монаха сюда прежде всего! — вскричал Кастельмелор. — Мне нужен этот человек! Пока он на свободе, я имею страшного врага, тем более могущественного, что он неуловим, и неизвестно, кто он… Я хочу схватить его!
— Только не среди белого дня, сеньор, потому что иначе вы увидите, что поднимется весь Лиссабон, как змея, которой раздавили хвост. Ночью? Пожалуй! И в тайне!
— Что касается тюрьмы, то я не знаю, куда его деть, потому что в Минуейро у него много приверженцев.
— Я его помещу в башню для государственных преступников; его тюремщиком будет преданный мне человек. А если его слишком трудно будет стеречь, то…
И граф сделал многозначительный жест, на что Конти отвечал одобрительной улыбкой.
— Что же касается молодых супругов, — продолжал насмешливо граф, — то я беру на себя устроить им приятный медовый месяц.
Он снова сел и взял несколько чистых листов.
— Ваш собственный интерес служит мне гарантией за вас, — сказал он, обращаясь к Конти. — Вы начнете сейчас вашу роль. Держите! — И он подал ему подписанное приказание повиноваться сеньору Конти Винтимилю, как ему самому.
Конти едва мог сдержать свою радость, получив это приказание.
Затем Кастельмелор взял два пергамента, на которых пишутся королевские указы, и поспешно исписал их.
— Прикажите запрягать! — сказал он Конти. — Я еду к королю.
Конти сейчас же вышел.
Оставшись один, Кастельмелор присел, обхватив голову руками, как бы стараясь лучше обдумать что-то.
— Да, все так, — сказал он наконец. — Свершилось! Я достигну долгожданной цели. Я поклялся… Ну, что же! Я буду клятвопреступником! Разве это слишком дорогая плата за корону? Прочь угрызения совести! Я посмотрю, найдете ли вы дорогу к моему сердцу через королевскую мантию.
Он положил в карман два пергамента. В эту минуту Конти возвратился.
— Сеньор, — сказал он, — ваша карета ждет вас.
— Едем.
— Еще одно слово… Я не все сказал вам, что знаю. Ваш брат Симон Васконселлос в Лиссабоне.
Кастельмелор остановился. Брови его нахмурились.
— Мне говорили это, — прошептал он. — Вы его видели?
— Да, видел… в Хабрегасе: с инфантом и королевой.
— Да, его место там! — с горечью сказал Кастельмелор. — Дай Бог, чтоб он не попался мне на пути!
Дойдя до конца лестницы, он прибавил:
— Оставайтесь здесь и будьте готовы явиться по первому моему требованию. Поручите арест монаха какому-нибудь офицеру, хотя бы падуанцу. Вам я дам более важное поручение.
В эту минуту Альфонс был очень занят. Его зять, Карл И, прислал ему три пары маленьких собачек из породы болонок.
Король вдруг почувствовал сильную привязанность к крошечным животным. Он запирался в своих комнатах и проводил целые дни, любуясь на возню собачек или расчесывая золотым гребнем их волнистую шерсть.
Само собою разумеется, что занятый таким важным делом, король не принимал никого, но Кастельмелор, конечно, не входил в этот счет. Его пропустили, не говоря ни слова, и даже не доложили о нем.
Он вошел. Король лежал на ковре и подставлял свою голову этим маленьким животным, которые с азартом теребили королевские волосы.
Альфонс был так погружен в это занятие, что не заметил Кастельмелора.
Кастельмелор несколько мгновений молча глядел на него. На губах его мелькнула улыбка презрения.
