— Ей-Богу, здесь легче дышится, чем на рынке! — сказал Ла Моль, когда они дошли до Трагуарского креста.
— Признаться, и мне тоже, — ответил Коконнас, — но все-таки я очень доволен, что познакомился с мэтром Кабошем. Полезно везде иметь друзей.
— В том числе и под вывеской «Путеводная звезда», — сказал Ла Моль.
— Ах, бедняга мэтр Ла Юрьер! — ответил Коконнас. — Вот кто погиб, так уж погиб! Я сам видел огонь из аркебузы, слышал, как звякнула пуля, точно о колокол собора Нотр-Дам, и, когда я уходил, он лежал в крови, которая шла у него из носа и изо рта. Если считать его нашим другом, то он им будет на том свете.
Продолжая свою беседу, молодые люди дошли до улицы Арбр-сек и направились к вывеске «Путеводная звезда», все так же скрипевшей на прежнем месте, все так же манившей путешественника чревоугодным очагом и возбуждающей аппетит надписью.
Коконнас и Ла Моль рассчитывали застать всех домочадцев в горе, вдову — в трауре, а служащих — с черной повязкой на рукаве, но, к величайшему их изумлению, они застали в доме кипучую деятельность, вдову — с сияющим лицом, а всех слуг — веселыми, как никогда.
— О изменница! — воскликнул Ла Моль. — Успела выйти замуж за другого!
И, обращаясь к ней, сказал:
— Мадам, мы два дворянина, знакомые бедняги Ла Юрьера. Мы здесь оставили двух лошадей, два чемодана и теперь пришли за ними.
— Господа, — отвечала хозяйка дома, напрягая свою память, — я лично не имею чести знать вас, поэтому, если вы разрешите, я позову мужа… Грегуар, сходите за хозяином!
Грегуар прошел через первую кухню общего назначения во вторую, представляющую собой лабораторию, где готовились те кушанья, которые мэтр Ла Юрьер при жизни считал достойными, чтобы готовить их собственноручно.
— Черт меня побери, — тихо сказал Коконнас, — если мне не грустно видеть в этом доме такое веселье вместо горя. Бедный Ла Юрьер! Эх!
— Он собирался убить меня, — сказал Ла Моль, — но я ему прощаю от всей души.
Едва Ла Моль успел произнести эти слова, как появился человек, держа в руках кастрюльку, в которой он тушил чеснок и теперь помешивал его деревянной ложкой.
Коконнас и Ла Моль вскрикнули от удивления. На их крик человек поднял голову, вскрикнул совершенно так же и, выронив из рук кастрюльку, застыл на месте с деревянной ложкой в руке.
— In nomine Patris, — бормотал он, помахивая ложкой, как кропилом, — et Filii et Spiritus sancti…[6]
— Мэтр Ла Юрьер! — воскликнули разом молодые люди.
— Граф Коконнас и граф Ла Моль? — удивился Ла Юрьер.
— Вы, значит, не убиты? — спросил Коконнас.
— Вы, стало быть, живы? — спросил в свою очередь хозяин.
— Я же видел, как вы упали, — сказал пьемонтец, — слышал удар пули, которая не знаю что, но что-то раздробила вам. Я ушел от вас, когда вы лежали в канаве и у вас шла кровь из носа, из ушей и даже из глаз.
— Все это, господин Коконнас, так же истинно, как Евангелие. Но только удар пули, который вы слышали, пришелся в мой шишак, и, к счастью, пуля на нем расплющилась; но удар все же был сильным, и вот вам доказательство. — Ла Юрьер снял колпак и обнажил лысую, как колено, голову. — Вот видите, от этого удара у меня не уцелело на голове ни волоска.
Оба молодых человека расхохотались при виде его комичного лица.
— A-а, вы смеетесь! — сказал Ла Юрьер, немного успокоившись. — Значит, вы пришли не с дурными намерениями?
— А вы, мэтр Ла Юрьер, вылечились от воинственных наклонностей?
— Ей-Богу, да. И я теперь…
— Что же теперь?
— Теперь я дал обет не знаться ни с каким огнем, кроме кухонного.
— Браво! Вот это благоразумно! — ответил Коконнас. — А теперь вот что: у вас в конюшне остались две наши лошади, а в комнатах — два наших чемодана.
— Ах, черт! — сказал хозяин, почесывая за ухом.
— Что такое?
— Вы говорите — две лошади?
— Да, у вас в конюшне.
— И два чемодана?
— Да, в наших комнатах.
— Видите ли, в чем дело… Вы ведь думали, что я убит, не так ли?
— Конечно.
— Согласитесь, что коль вы ошиблись, так и я мог ошибиться.
— То есть подумать, что и мы убиты? Конечно, вы могли это предполагать.
— Ага! Вот, вот! А так как вы погибли, не оставив завещания… — продолжал мэтр Ла Юрьер.
— Что же дальше?
— Я подумал… Я был неправ, теперь я это вижу…
— Так что же вы подумали?
— Я подумал, что могу быть вашим наследником.
— Ха-ха-ха! — рассмеялись молодые люди, глядя на комичное выражение его лица.
— Но при всем том я очень доволен, что вижу вас в живых!
— Короче говоря, вы продали наших лошадей? — сказал Коконнас.
— Увы! — ответил Ла Юрьер.
— А наши чемоданы? — спросил Ла Моль.
— О-о! Чемоданы — нет! — воскликнул Ла Юрьер. — Только то, что было в них.
— Скажи, Ла Моль, — спросил Коконнас, — ну не наглый ли прохвост? Не выпотрошить ли нам его?
Угроза, видимо, сильно подействовала на мэтра Ла Юрьера, если он решился сказать:
— Мне думается, это можно уладить.
— Слушай, — сказал Ла Моль, — ни у кого нет с тобой таких счетов, как у меня.
— Разумеется, граф! Я помню, что в умопомрачении имел дерзость пригрозить вам.
— Да — пулей, пролетевшей только на два пальца выше моей головы.
— Вы так думаете?
— Уверен.
— Раз вы уверены, господин Ла Моль, — сказал Ла Юрьер, с невинным видом поднимая кастрюльку, — я ваш покорный слуга и не стану вам возражать.
— Я со своей стороны не требую от тебя ничего… — сказал Ла Моль.
— Неужели, граф?
— …кроме одного…
— Ай-ай-ай! — произнес Ла Юрьер.
— …кроме обеда для меня и моих друзей, когда я буду бывать в твоем квартале.
— Ну конечно! — радостно воскликнул Ла Юрьер. — Всегда к вашим услугам, граф, всегда к услугам!
— Значит, договорились?
— С дорогой душой… А вы, господин Коконнас, — продолжал хозяин, — подписываетесь под договором?
— Да, но так же, как мой друг, — с одним условием…
— С каким?
— С тем, что вы передадите графу Ла Молю пятьдесят экю, которые я ему должен и отдал вам на хранение.
— Мне, ваше сиятельство?! Когда же это?
— За четверть часа до того, как вы продали мою лошадь и мой чемодан.
Ла Юрьер подмигнул ему и сказал:
— A-а! Понимаю!
После чего он подошел к шкафу, достал оттуда пятьдесят экю и монету за монетой вручил их Ла Молю.
— Отлично! — сказал Ла Моль. — Отлично! Подайте нам яичницу. А пятьдесят экю пойдут Грегуару.
— Ого! — воскликнул Ла Юрьер. — Ей-Богу, господа дворяне, у вас широкая душа, и я ваш на жизнь и на смерть!
