Она остановилась, и спросила Ульриха:
— Ты меня понимаешь?
— В общих чертах, — медленно произнес он, внимательно рассматривая ее, пытаясь определить, насколько ее слова могут быть трезвы и серьезны.
— Мне продолжать?
— Да.
— Предохранитель посылает два сигнала предупреждения, оранжевый и красный. Следующим сигналом уничтожает все нервы в теле, чтобы тело Убийцы уже никому не смогло причинить вреда. Предохранитель вынимали, копировали на другие и внедряли в новые тела. Несколько столетий. До тех пор, пока организмы Убийц до такой степени не срослись с ними, что когда их, наконец, перестали внедрять, стали вырабатывать собственный. В этом и заключалась цель изобретения. Тело убивало себя само, регистрируя… замечая, необратимые повреждения психики. Потом, когда… человек, поступал на службу в… Орден, и там его изменяли, переделывали, усиливали… для боя, доктора, они вводили в него и ген Убийцы с выработанным предохранителем. Это примерно как взять каплю крови одного человека и влить в кровь другого. Только это не кровь, другая частичка, очень маленькая, но при общих переделках, изменяющая весь организм. В общем, если у меня обнаружатся признаки сумасшествия, я получу сигнал и если не совершу еще одного нарушения, но отклонение от психической нормы останется, то через три часа еще один, и еще через три часа последний. Если заметных отклонений в психике нет, но я сделаю что-то, что всегда было противно моей морали, я получу сигнал, если я сделаю это еще раз, я получу сигнал, а потом мой организм меня убьет.
Сделала паузу, определяя, понимает ли он ее. Недоверия не нашла и продолжила:
— Мой первый оранжевый загорелся когда тебе не понравилось мое присутствие. Я не могла мешать тебе прогонять меня, иначе была бы уже мертва. Я спряталась там, у тебя, выпустила твое сознание, и просто пыталась успеть вытащить оттуда твое тело, пока не загорелся красный. Меня спас другой ты. Часть твоего подсознания поймала мое предупреждение. И попыталось меня спасти, принимая, соглашаясь на контроль и споря с твоим взбешенным сознанием. Предохранитель застрял, не поняв, согласен ты с моим присутствием или нет. Это меня спасло. Ты не успел подавить второго тебя до того, как второй вывел меня из тумана. А потом я ушла из тебя, совсем, и даже не слушала. То есть не подслушивала. Если кому-то из солдат не понравится мое присутствие, я буду вынуждена бросить его одного на мучительную смерть. Я не смогу с ним спорить. И я буду помнить об этом, каждый раз, бросая беспомощного человека страшно погибать. И я не знаю, сколько выдержу до красного. Поэтому, мне надо, чтобы каждый был согласен на мое вмешательство.
И замолчала, давая понять что это конец ее монолога.
— Я понял, — выслушав ее, ответил Ульрих, — но, каждому солдату мы объяснить не сможем, что ты влезешь в его душу и если он это заметит, то должен быть этому рад. Мы только напугаем бойцов и заранее вызовем панику. И, тогда уже тебя не впустят и те, кто мог бы и не заметить этого.
— Хорошо, Ульрих, я сделаю это. Но, у меня есть условие. Я не требую, но чем меньше народу я бессмысленно убью, тем лучше я смогу координировать остальных. Ты уговоришь Марка остаться дома. Его возраст не оставит ему никаких шансов выжить. И помощи особой он не сможет оказать. Все люди возраста Марка, Акселя и выше должны остаться здесь.
Он кивнул, соглашаясь. Потом сказал:
— Я сейчас поговорю со своими людьми… и попытаюсь уговорить их для тебя лгать… лгать всей округе… и подам личный пример лжи. Никогда не думал, что совершу такое. Ты ужасная женщина, Эрта.
Она молчала. Он разглядывал ее фигуру, привычно-бездвижную. Но, ее желтые глаза не были безжизненными и неподвижными, как раньше. Сейчас они мерцали. Светлели и темнени, как будто внутри каждого из них колыхался маленький костер. Это были ее чувства? Потому что больше ничего в ней внешне не изменилось, ничего в ней больше не выдавало эмоций.
— Но, только ты можешь спасти мир… — , продолжал он, — и чтобы его спасти, тебе нужно чтобы люди были рады тебе. Поэтому мы будем проповедовать ужасы чумы, черного тумана, с картинками, и останками, которые удалось найти. И восхвалять Создателя, который озарил видением брата Герарда и велел ему вести всех против тьмы. И обещал прислать Ангелов, которые снизойдут на каждого воина, и осчастливят его своим посещением в борьбе против зла. Изгонять Ангела — кощунство. Будем проповедовать до тех пор, пока не останется бойцов, не проникнувшихся и не уверовавших.
— Но, это же ужасная ложь, и притом невероятная, — сказала Эрта, округляя глаза от изумления, — неужели, поверят?
— У нас проще заставить поверить в это, чем в измененных и усиленных лекарями людей.
— И ты будешь лгать? И заставлять других?
— А что мне еще остается?
— Победа любыми средствами?
— Нет. Только спасение мира. Я и так после этого получу психическую травму.
— Ясно. И на что еще ты готов ради этого?
— А ты? Я уже и так сделал достаточно много.
И добавил, переакцентируя ее внимание:
— Тебя не беспокоит, что я получу психическую травму? Этой ночью я буду бояться спать один. Меня будут мучить кошмары. И все по твоей вине.
— Мне постоять возле двери? — обеспокоенно спросила Эрта.
— Нет. Лучше полежать возле меня. Так надежней. Кошмары в дверь не ходят.
— Ясно. Мне придется спасать от кошмаров всех согрешивших проповедников?
— Нет, только меня. Но, спасать не жалея сил, не щадя себя. Вся ответственность будет на мне. За всех лгунов. Я же не сказал полной правды никому.
— Издеваешься, — поняла она.
— Иронизирую, — улыбнулся он.
— Почему ты мне веришь?
— Кто знает. Может, это не я, а другой я тебе верит? Он не был побежден мной тогда.
И завершил разговор:
— Ну, мне пора. Пойду грешить.
Затем повернулся, чтобы уйти.
— Стой, — окликнула она, — у меня ведь тоже есть другая, непослушная, Эрта. Которая всегда на твоей стороне. Она не хочет, чтобы ты грешил один. Она хочет согрешить с тобой сегодня ночью. Это ведь спасет тебя от кошмаров?
— Определенно.
— Мы придем.
— Мы ждем вас, оба.
И он ушел.
А ночью к нему пришла она. И сделала его счастливым. На этот раз все опять было по-другому. По-новому. Снова. Эта ночь была томительной и нежной, тонко-страстной, сладко-восхитительной. И удовольствие снова было несравненным. Но, другим. Он не думал о том, что будет дальше. Он думал, какими могут быть еще такие ночи с ней. Сколько раз у людей может быть все по-новому? Сколько для этого нужно прожить ночей, чтобы узнать их все? До нее он прожил их немало. Но только с ней все всегда было как в первый раз и каждый раз иначе. Может быть, чтобы ночи стали чудом, было нужно, чтобы в душе поселился этот другой, или чтобы другая поселилась в той, кто будет с ним? Или нужны оба этих других? Которые всегда на стороне друг друга. И которые очень хотят быть вместе. И уже оба Ульриха, сливаясь в одного, измененного, хотели быть на ее стороне всегда, доверять ей, верить, что она не сделает ничего, что будет неприемлимым для него.
